Она посмотрела на свой совсем не героический, вовсе не горделивый вид, какой обычно имела на работе, да и в обычной привычной среде: ухоженная, красивая, с осанкой от двухразовой в неделю хатха-йоги. А сейчас сама походила на пьяную бомжиху, и совсем, совсем не было сил привести себя в порядок. Эти полгода казались ужасным периодом жизни, выбившим сильную женщину из колеи.
– Да, все проходят этот период… Но когда я была ребенком, я никогда… –осеклась Елена Викторовна в этот момент своего монолога и уставилась в пол, будто вспоминая что-то важное.
Воскрес в памяти какой-то ускользающий осколок, обрывок, имеющий цвет, вкус, картинку… Но никак не желающий собраться воедино образ. Что-то мимолетное, но важное из ее детства. Очень важное, что она даже забыла.
Стиральная машина… Хрущевский маленький туалет… Совместная квартира… Тетя Света и ее чешские бусы.
– Чешские бусы! – вспомнила Елена Викторовна, живо представив себе обычные незамысловатые стекляшки, за которыми гонялись все советские женщины того времени.
– Боже мой! – тихо вскрикнула она еще раз, потому что в сознании полностью всплыл обрывок той реальности.
Ей десять или одиннадцать. Они живут в одной квартире с другой семьей. Их семье выдали большую комнату, так как их было четверо: мать, отчим, сводный брат Колька и она. А семье тети Светы меньшую, так как их трое: тетя Света, дядя Игорь и Аленка.
Было восьмое марта, почти то же время года, что и сейчас, тетя Света на совместный ужин надела красивые бусы. Елена Викторовна почувствовала аромат оливье, пыль от ковра с оленями, увидела блеск от чешского стекла и улыбку матери.
Бусы были великолепны. Наверное, соседка отдала ползарплаты за такую красоту. Маленькая Лена не могла наглядеться, то и дело прикасалась к сверкающим бриллиантам. А на следующий день, когда все ушли на работу, она просто зашла в чужую комнату, порылась в вещах, где нехитро были спрятаны побрякушки, и взяла их себе, точнее, спрятала под общую стиральную машину, чтоб никто не видел.
Пропажу обнаружили через пару дней. Искали, спрашивали, умоляли вернуть. Обещали не ругать, не бить, просто вернуть.
Лена была упертой, как та заарканенная коза. Отнекивалась, врала, отказывалась, плакала и сама делала обиженный вид. А когда дома никого не оказывалось, ходила в туалет, где располагалась стиралка, смотреть на свое сокровище.
Однажды, когда дома не было соседей, мать набросилась на Ленку и ругала, и била ее, просила отдать бусы. Такой стыд! Такое позорище! Дочка-воровка! И мать была уверена, что это сделала именно Ленка. Ленка вся в слезах, соплях от всего сердца защищалась, кричала, что это неправда. И возненавидела мать в тот момент. Между ними пролегла пропасть. Но Лена не чувствовала вины, наоборот, затаила обиду и злость. По-детски не могла объяснить, но не считала кражу проступком.