Юлиус так и не смог вспомнить, о какой пещере он меня предупреждал. Зная о его юношеской страсти к Платону, осмелюсь предположить, что это образ из «Государства»: темная пещера, где живут люди, никогда не видевшие истины за тенями вещей. И когда ты выходишь из мрака к свету подлинных вещей, тебе могут приказать вернуться назад – чтобы нести обретенное тобой знание незрячим безумцам, которые, скорее всего, прикончат тебя. Этот удел трагичен, но в нем заключается настоящий подвиг – с чего бы Юлиус решил удержать меня от него? Или в том видении ему открылось нечто другое? И он испугался за меня не потому, что меня может закидать камнями толпа невежд, а потому, что возвращение в пещеру может еще значить то, о чем, по-моему, тоже писал Платон: что ты можешь забыть, как выглядят настоящие вещи, и снова начнешь жить миром бессмысленных теней.
Мы больше ни разу не обращались к практике дрейфа. Дрейф, наверное, мог бы сплотить нас, но, похоже, с самого начала мы стояли на слишком разных дорогах. Жан-Поль признался, что это – выход для одного человека или небольшой группы, выход для единиц, но не для целого общества. Юлиус согласился с ним, но затем по-своему развил его мысль: даже если использовать практику дрейфа для того, чтобы освободить индивидуума для восприятия метафизических принципов, обычно похороненных под рутиной потребления и исполнения прочих рабских функций, это не путь для народа – нельзя отправить весь народ в дрейф, это стало бы полной катастрофой.
Сокольских выглядел разочарованным нашей реакцией, даже обиженным. Никто из нас не вынес из этих трех дней того, что, как надеялся Сокольских, должен был вынести. Разволновавшись, он принялся упрекать Юлиуса, что тот даже не попытался открыться чему-то принципиально новому, что он придумал себе якобы великую судьбу и прячется за громкими словами, что он позер и лицемер. Позже он извинился, но я запомнил горечь, которая на тот момент угнездилась в его глазах.
Не вполне понятно, что делать с этим фрагментом. С одной стороны, он не прибавляет к портрету нашего Вождя, да будет его лик источником воодушевления для всех нас, ничего существенного. С другой – в нем представлен совершенно живой, человечный образ, который зачастую прячется от нетребовательного ума за грандиозными свершениями и великими решениями, кои и составляют ткань истории.
Определенно надо оставить рассуждения Председателя Юлиуса, да будут наши уши достойны того, чтобы внимать его мудрости, о власти и о ценности искусства. Также, наверное, стоит как-то использовать те фрагменты, которые могут подчеркнуть его любовь к нашему городу.