На следующие выходные пришлось запрятаться за полками и сунуть толстенный жёлтый том в склизкой суперобложке за пояс. Но поскольку в ту пору я фигуркой походил на мультяшного Маленького Принца, то фолиант из серии «Библиотека всемирной литературы» выпирал из-под пиджачка, превращая воришку в беременного карлика. Книгу обнаружили и нещадно изъяли, а меня, покусившегося на запретный плод, позорно отлучили от библиотеки.
Само собой рассказали отцу. Тот пожурил, особенно за кражу, которая есть постыднейшим поступком, сродни предательству. Я дал честное пионерское слово, что больше никогда-никогда ничего-ничего чужого брать без спроса не буду. Покаянную голову меч не сечёт, и мне разрешили читать классическую литературу для взрослых, как сказал отец – для общего развития.
Это было ещё до Алевтины Фёдоровны. С её приходом моя библиотечная жизнь наладилась. Я мог брать любые книги, даже анатомические атласы листать, где между страшных картинок бескожих мышц и сухожилий встречались вполне правдоподобные рисунки голых теть.
Мой отец, позволивший сыну в двенадцать лет читать взрослые книги, был в Городке человеком известным – директором местного Дома культуры: книгочеем, словоблудом, любителем вин и прекрасного пола, личностью образованной, неординарной, как на своё время и место обитания. Он музицировал на всех имеющихся инструментах, писал сценарии торжественных мероприятий, сам их ставил, раздавая лучшие роли симпатичным студенткам из местного техникума, которые взамен платили восторженным вниманием.
Доставалось того внимания и мне, когда отец разрешал прийти к нему на работу. Задорные юные хохотушки обнимали меня, угощали печеньками и говорили: «Какой хороший мальчик!», обещая выйти за меня замуж, когда выросту. Отец недвусмысленно переглядывался с девицами (мол, папа тоже интересен – зачем ждать так долго!), а я смущался, краснел и хотел потрогать их за проступавшие под кофточками груди. Конечно же, не трогал, потому что стеснялся.
Зато дома, владея совершенно секретным детским опытом, я перед сном поглаживал себя ТАМ и воображал какую-нибудь из папиных студенток рядом на кровати. Представлял: как она трогает меня, даже целует писюна, чтобы он стал твёрдым. А потом мы долго целуемся письками.
Я в ту пору ещё не видел наяву взрослых писек, но предполагал, что они устроены так же, как девчоночьи, только поросшие волосами. Мне об этом сельские подружки рассказывали.
Мой неординарный отец, как и многие провинциальные служители культуры того времени, был подвержен профессиональному заболеванию. Он стремительно жил и странно помер в марте восемьдесят шестого, после бурного праздника, посвященного Международному женскому дню. От отца остались книги, испещрённые пометками на полях, груда сценариев да пару тетрадок заведомо непубликуемых стихов.