– Только выскоблил. Правда, занимательно? И поучительно… Могу тебе сделать. За сто баксов. Внукам будешь рассказывать, как эту мразь давил!
Я брезгливо скривил губы, непроизвольно замотал головой.
– Чудной ты стал. Видно, переработался, – сказал Бубенчик. – Потерпи, вот передушим мусоров, комуняк, жидов, москалей и ляхов – поедем в Монте-Карло. За всю грязь и всю кровь оторвемся. Тех денег, что обещали лабусы, должно хватить на пару месяцев забойного куража.
Закипел чайник. Хозяин выставил из тумбочки три разнокалиберные чашки, картонную коробку с пакетированным чаем, и такую же коробку с рафинадом. Кинул пакетики в чашки, залил кипятком. Придвинул чашки мне и Маричке.
– Сахар берите по вкусу, – сказал Бубенчик.
***
Он сел в кресло, звучно постучал в фанерную стенку.
Через минуту приоткрылась дверь, в проем уставилась толстая заспанная рожа.
– Ты, Гришка, не спи, – сказал Бубенчик, – а сбегай в лазарет на третий, принеси несколько инструментов пострашнее. Можешь те, что прошлый раз.
– Угу, – кивнул Гриша.
Взгляд Бубенчика зацепился за венский стул.
– Подожди-ка. Мы сегодня разнообразим гулянку. Бери вон тот стул, – он кивнул на раритет с выгнутыми массивными ножками. – И вот, – полез в ящик стола, достал длинное шило. Воткнул в гобеленовую обивку. – Занеси на «Площадь», и поставь возле виселицы.
Глава двадцатая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
– Пора, – сказал Бубенчик. Отставил чашку и поднялся из-за стола.
Мы с Маричкой тоже встали со скрипучих стульев.
Настенные часы показывали полночь – время поэтов, воров и любовников. А еще – время мучений и смерти для двоих, неизвестных мне людей. Но живых, из плоти и крови, которым болит.
«А мне – безразлично! Почему я должен их спасать?».
Ведомые Бубенчиком мы прошли путаными коридорами и поднялись на восьмой этаж. Еще по пути к «Площади» я чувствовал в том месте галдеж, топот, грубый прокуренный мужской смех и визгливый женский.
Я не ошибся – народу набралось человек пятьдесят: в большинстве – мужики, но были и женщины, и совсем девчонки, видимо студентки. Они жались у стен и по периметру лобного места – прямоугольной площадки, метров пять в длину, и три в ширину, застеленной рваным брезентом в бурых пятнах.
На брезенте стоял здоровенный деревянный чурбан с вонзенным в него топором – на таких в мясных отделах разделывают туши; рядом – большой металлический стол, опять же – для разделки мяса; за ним тумбочка, накрытая серой грязной тряпкой. К чурбану был прислонен венский стул, в спинке которого торчало огромное шило.
На одной из колонн, у края площадки, была смонтирована металлическая лесенка в человеческий рост, по типу шведской стенки, только в несколько раз шире.