Как тонущий корабль, обреченный на гибель наш автобус плыл в мареве раскаленного воздуха, неминуемо приближаясь к своей последней остановке, о которой пока знал в этом салоне только я. Когда автобус доехал до пункта назначения, до своей конечной остановки в центре города и люди начали с облегчением его покидать, я о них уже всё знал и от этого мне становилось ещё печальнее, потому что многие из них должны будут скоро исчезнуть в пламени гражданской войны, которая придет в эту страну очень скоро и о которой они ещё ничего не знают, и о начале которой даже не подозревают.
И наблюдая, как они выходят из автобуса, торопясь уйти подальше от него в спасительные для себя тени, по скорее спрятаться в них, мне казалось, что они уже начинают исчезать, растворяться в усталом от жары воздухе, словно репетируя свой окончательный уход из этого мира уже сейчас. Но благодаря невидимому никому все тому же милосердию, они об этом узнают только тогда, когда изменить ничего нельзя будет и останется им просто жить до тех пор, пока…пока их не станет.
И глядя на них сейчас, постепенно исчезающих из моих глаз, я понимал, что в этом предстоящем порядке вещей я ничего изменить не смогу, как и сказать им об этом, но даже если бы я сказал им об этом, они все равно не поверят мне, поэтому всё должно было оставаться так, как есть. Просто летний жаркий день, просто остановившийся, приехавший к своей остановке автобус. Вот и всё.
Из этого автобуса я выходил последним и усилием воли вышел не в югославскую жару, а в её зиму. Холодную и сырую. И сразу побежал по безлюдной дороге, ведущей к заброшенному железнодорожному переезду. Хорошо, что снега в эту зиму выпало мало и дорога была почти чистая от него. Бежалось легко.
Где-то в километре отсюда, просто на рельсах, стоял обычный канцелярский стул с ещё живым человеком, он был сильно избит и крепко связан. Рядом стоял один из членов местной боснийской мафии и следил, чтобы он не пришёл в себя. В десяти метрах от них стояла машина, в которой находился ещё один бандит.
Предстоящая казнь должна была снята быть на видеокамеру, которую тот, что сидел в машине, держал на коленях, до появления поезда оставалось минут пятнадцать-двадцать. Убийцы вели себя спокойно, они знали местность – пустынная, безлюдная, их вряд ли кто-то увидит, а если и увидит, то ничего никому не скажет. Местные хорошо знали, кто они и всегда обходили стороной, но даже если кто-то из них и увидел бы их сейчас там, то вряд ли до конца догадался бы, что на самом деле там происходит. Расправа, снятая на видеокамеру, была лишь так называемым жизненным фоном этих событий, его внешней картинкой, подкладкой, за которой умело скрывалось главное то, что оставалось за кадром, там за потусторонней чертой, никому не видимой, находились, застыв в напряженном ожидании, настоящее и главные любители ничем не прикрытых страданий. Это они, а не эти жалкие люди из местной мафии, присмотрели для себя этот железнодорожный переезд, чтобы не просто так в очередной раз разжечь для себя такой жестоко-волнующий их всегда «костёр страстей», чтобы как можно дольше погреться над ним, как можно дольше насладиться тёмными энергиями, которые будут от него, этого костра, исходить и которые они из людей помимо этого будут выдавливать, как из тюбиков, под разными поводами и предлогами.