Он хотел бы встретить ее в Лондоне. Туманным утром в кофейне. Он представлял себе черно-белый интерьер, имперские сувениры на стенах. Никаких бумажных стаканчиков. Стекло. Горечь. Темза.
А Манхэттен не подходил. Не годился. Слишком обыкновенно и буднично. Ведь они уже встречаются здесь. Они каждое утро проезжают одну остановку на метро. Вместе. От Эстор плэйс до Юнион сквер. Дальше ему на 16-ю, на Вест сайд. А куда ей? Он не знал. Она оставалась в вагоне. И она смотрела ему вслед. Он был в этом уверен. Поправлял свою шляпу, выходил. Она так и называла его – Шляпник. Хотя, в самом деле, он редко носил шляпу. Он не любил головные уборы. Он был хайр-стайлист. В Питере он был бы парикмахер. Но он не в Питере сейчас. Скажу больше, он не был в Питере. И не планировал. В Лондон – да. В Питер – нет. Сколько ему сейчас? За пятьдесят? Кажется. Хотя, я бы ему не дал больше 45. Но здесь не я решаю. Здесь и сейчас. И не она. Она смотрит ему вслед. Шумные двери закрываются. Рывком трейн начинает движение. И безопасные шесть футов сошиал дистанс быстро становятся ярдами. Милями. Днями и годами. И она смотрит ему вслед.
Спустившись под землю, на Эстор плейс, он всегда оглядывался. Хотя знал, где она. Каждое утро он искал и находил ее рядом. Неизменные тринадцать колонн от турникета. Неизменный взгляд в тоннель, в ожидании трейна. Она стояла прислонившись к колонне. Ждала. Несколько раз он, кажется, делал движение ей навстречу. Но её очки. Как стена, о которую он бился. И хотя мы с тобой знаем, что дело не в очках, но пусть будет так, как знает он. Мой друг Джейсон. Я не хотел говорить его имени. Но сказал. Это потому, что история не обо мне. Ты знаешь. Забудь его имя потом. После.
Странные её очки, вечно бликующие. Он не видел ее глаз. Никогда не видел ее глаз. Как будто они закрыты. Как будто она спит. Поэтому он называл ее Соня. Про себя. Про неё. Поэтому он хотел протянуть руку и снять с нее эти очки. Заглянуть ей в глаза. А потом поправить волосы. Он ведь хайр-стайлист. Он любил и умел поправлять волосы. Его руки мастера проваливались, проникали, проскальзывали в самые запутанные и густые заросли. И когда смуглые сильные пальцы, поросшие коротким жёстким волосом выныривали – все преображалось. У него были десятки расчесок, стальных, деревянных, из кости и пластика. У него были тысячи невидимок, заколок и зажимов. В его черном кожаном чемоданчике. Много инструментов. Но дело было в его пальцах. Волшебных пальцах мастера. Смуглых и сильных, с запахом табака.