Двусмысленность этой политики концентрировалась в ее гуманистической идеологии. Гуманизм прославляет людей как творцов собственной судьбы. Он высоко оценивает самоопределение людей, их способность действовать в мире и влиять на ход своей жизни. Однако те же самые люди, которые выступают поборниками гуманизма и претендуют на его воплощение в жизнь, подчинены бесчисленным ограничениям, когда пытаются разобраться в динамике рынка, регулирующей использование их ресурсов, обесценивающей их и приводящей к потере активов. Как мрачно писал Хоркхаймер, «общество ежечасно заново доказывает, что лишь обстоятельства, а не конкретные лица действительно заслуживают уважения»[85]. Чем дальше гуманистические идеалы отстоят от реального опыта, размышлял он, тем более жалкими должны казаться люди сами себе.
Многое изменилось за столетия, отделяющие описанные у Хоркхаймера движения обездоленных масс от широко освещаемых в сегодняшней прессе движений, которые состоят из тех, кого исследователи называют «средними массами» или «классом большинства»[86]. Градус самоотверженности понизился, а самопожертвование ради общего блага вышло из моды – однако некомфортное сосуществование эгоизма и гуманизма, личного интереса и идеализма сейчас выглядит более жизнеспособным, чем когда-либо. Вслед за Вебером и Хоркхаймером мы можем интерпретировать эти идеалы, размышляя о структурах занятости, собственности и обмена, из которых они произрастают.
Уместной для подобного рассмотрения предысторией оказывается исследование историка Лоуренса Гликмана, посвященное работникам в Соединенных Штатах с конца XIX века[87]. После того как несколько волн индустриализации вынудили их покинуть свои фермы и мастерские и начать работать на других, первоначальное стремление стать независимыми производителями улетучилось. Рабочие-мужчины мало-помалу принимали то, что они обычно считали «наемным рабством», – сначала из необходимости, а затем умерив свои ожидания. После отказа от экономической независимости их новой целью стало гарантировать получение того, что они называли зарплатой в размере прожиточного минимума, то есть вознаграждения, которое удовлетворяло бы их потребности в качестве кормильцев и потребителей.
На этом политическая переориентация не завершилась. До периода, наступившего после Второй мировой войны, зарплата в размере прожиточного минимума рассчитывалась таким образом, чтобы трудящиеся могли обеспечивать семьи, сохранять самоуважение и обладать средствами и свободным временем для участия в общественной жизни. Но после того как они обменяли свою независимость в качестве производителей на больший доступ к потребительским товарам, они в удовлетворении своих материальных потребностей теперь полагались только на рынок. Они больше не могли противостоять структурам занятости и распределения, действуя с их периферии. Оказавшись в конкурентном окружении, трудящиеся разделились на группы интересов и пересмотрели свои цели. Зарплата в размере прожиточного минимума была пересмотрена в сторону понижения для менее привилегированных (минимальная заработная плата), в то время как более привилегированные требовали доходов, которые позволяли бы им приобретать больше товаров и услуг. Гликман описывает, как деловые круги, признававшие экономическое преимущество массового потребления, приветствовали подобные устремления, а трудящиеся, превратившиеся в потребителей, избегали участия в политике.