Такой она была – необъезженной русалкой. Загадкой. Оторвой. Можно было выуживать из нее новое и быть уверенным, что за оболочкой из удачной комбинации ДНК остались еще неизведанные океаны. Женщиной, которая примеряла на себя сотни ипостасей в своей голове, а в жизни пряталась от соседей за пышными яблонями. Тем больше он ценил то, что ему навстречу она раскрылась.
И сквозь все это неотвратимо восставала Марина. Как заноза, которая застряла в мозгу так глубоко, что ее невозможно было изъять. Как что-то, навек прилипшее, пришкваренное к подкорке мозга. О ней он думал каждый день. Как о чем-то проходном, не вдаваясь в детали, даже не испытывая никаких чувств. Спустя столько месяцев Илья перестал уже обращать на это внимание. Лишь несколько раз в день мелькало где-то во втором ряду мыслей: «Марина», и все стихало. Может, именно из-за глубины обиды он стремился к ней. Упрямство непостижимой иронией психики заглушало самолюбие. Стремился, чтобы пропасть несправедливости сгладилась, брешь залаталась. Он не мог забыть этого перекоса.
Эля была чужда любому двоедушию и не устраивала Илье истерик из-за общения с Мариной. Ей удавалось не переходить черту, за которой либерализм переходит в идиотизм.
– Я могу смеяться до изнеможения. Но все это не характеризует сердцевину меня. Понимаешь? – крикнула она, на миг перерубив, но не отсеяв окончательно его невеселые мысли.
Илье казалось, что он понимал.
Самые жизнелюбивые персонажи могут хандрить и делают это с самозабвением, потому что не знают, что значит настоящее страдание. Эля была типичным повествователем – человеком, понимающе кивающим в ответ на исповедь, пронзенную болью. Такая открытая не стесняющаяся себя улыбка от сердца, улыбка человека, который всей своей натурой умеет быть счастливым. Улыбка воздушно – мягкая, но оставляющая какую-то неудовлетворенность, как вкус глясе. Когда она смеялась, невозможно было не присоединиться. Но оставалась она чужачкой.
Питер… пафос и простота, сочетание неземной, почти невообразимой архитектуры и прочных тонких линий. Обшарпанность, которой сперва становилось меньше по мере выхода из девяностых, а теперь она вновь плесенью пожирает многовековые стены. Везде размах, величие и запах рек, от которого не скрыться.
Ночная светлая прохлада летом, странные группы молодежи, выпавшие из времени то ли из-за этилового спирта, то ли из-за сильных алкалоидов. И все совершенно другое ночью, отполированное приветливой голубой подсветкой. На одной улице можно найти несколько хороших капучино с разницей в сотни рублей. Отовсюду звуки простых быстро переходящих друг в друга аккордов и перепетые песни легенд. Ощущение свободы, цельности, уверенности в собственной ценности и открытости путей. Какая-то нереальность происходящего, несмотря ни на что одиночество… Ошалелость от огромных темных стен, восстающих из прозрачного полуночного заката и оказывающихся разведенными мостами.