Постояв возле распахнутой двери, Андрей решил идти спать. Вдруг, когда он проснется, то все переиграется и будет хорошо. Но при любом раскладе событий, он не рассчитывал больше увидеть Кипяткова, ставшего за одно чаепитие чуть ли не давнишним знакомым.
Еще немного и заснув во сне, Андрей проснулся бы наяву. Хорошо, наверное, что его сон был бесцеремонно прерван.
– Ты кто? Где, где Арсений Антипович? Родной Арсений Антипович… – запричитал молодой тоненький голосок.
Андрей встрепенулся – он спал сидя за столом, подложив руку под голову – и теперь усердно вглядывался в темноту. А в ней – в темноте – что-то мелко дрожало и осторожно подвывало.
– Ты Кипяткова ищешь? Так он ушел и всё. Я сам жду кого-нибудь.
Скуление и завывание прекратилось. В голосе игралась перемена настроения быстро и естественно – от радости до злости.
– Так спит он. Ушел домой отдыхать значит, если ты сволочь заезжая не врешь мне!
– Да не вру я. Включи свет, я ничего не вижу, – и непроизвольно глянул в сторону окна, которого невозможно было разглядеть.
– Нет! Не буду. Так я тебя не боюсь, а ты меня боишься. Вдруг у меня есть оружие.
– А если оно есть и у меня? – сказал Андрей и испугался, пробежался колючий страх по его нервам.
– Я к Арсению Антиповичу убегу и всё! – радовался голос.
– Пошли к нему вместе, и он тебе скажет, что я его друг, – во сне у Андрея получалось врать настолько правдоподобно, что в лживости своих слов он сам начинал сомневаться.
– За мной! – гаркнул голос и, Андрей, натыкаясь на что-то и спотыкаясь, последовал за ним.
Только вышли на улицу и Андрей восхитился. Осень золотая не была еще полностью погружена во мрак. Величественные, словно бы обведенные яркой неоновой краской по контуру березы обступили станцию и кроме их красоты, Андрей ничего не видел. Ему остро захотелось остановить, пропитанную тишиной красоту. Остановить ее на бумаге. Чтобы, когда подует ветер и с березы слетит часть листвы, или даже один листок, атмосфера великолепия оставалась жить на картине.
– Но как?! – постигнутый мгновенным разочарованием воскликнул он, – Как такое чудо вместить во всего лишь картину? Если только иметь такой талант, как у Айвазовского. У него море вот-вот готово выплеснуться с холста или сам, чуть дольше засмотришься и испугаешься, что утонешь в могучих, беспощадных волнах. А Репин? Глаза Ивана Грозного изливают такой безумный ужас, что с ума сойдешь!.. Я бы запретил законом долгое смотрение на такие гениальные произведения…
Плохо, что Андрей не мог управлять своим сном. Иначе бы он непременно стал себя ограждать от перемен, происходивших с его странноватым спутником. Нервный голос, с которым от разговаривал в комнатке, приобрел плоть, что суетилась и приплясывала в темноте, замыслив нечто нехорошее. Но тот Андрей, что был главным героем сна, плыл мыслями и ничего не замечал. Он думал серьезную вещь – у него нет возможности сохранить этот сказочный вечер и потом, еще раз в него окунуться. Забрать его в банку и спрятать в темное место? Слишком наивно. Написать картину он уже даже и не думал. У него сил и способности не хватит. А запах листвы и вон тот темный угол у заборчика, у которого кто-то шуршал – не передать и не сохранить, никак!.. На картине в том углу будет только чернота и деревянная рамка, за которой начнется стена. И рамка грубо ограничит когда-то существовавший вечер. И картина, что будет висеть на стене, станет лишь частью другого мира – мира комнаты или выставочного зала. А это уже другая атмосфера и абсолютно другая жизнь. Картины, фотографии… Словно вырванное из книги предложение или в две-три секунды фрагмент-воспоминание из прошлого.