— Я хочу, чтобы ради нашей дочери мы снова стали семьёй.
— Мы расстались два года назад, Насть.
Думал — заплачет. Но нет. Она тоже стала сильнее. Смерть ребёнка либо добивает тебя, либо приучает не бояться вообще больше ничего. Потому что ничего страшнее уже быть не может.
— Мне кажется, если мы будем настоящей семьёй, то у нас будет больше шансов завоевать её доверие. Ну, мама и папа, понимаешь. Настоящие мама и папа, обычные, как у всех, а не такие, что видятся только по завтракам.
— Иди к себе, — мягко сказал я. — Я подумаю, Насть.
А замок, все же, врезать нужно.
— Пошла вон, — вдруг сказала врач.
Я не поняла сначала. Отшатнулась. Думала — не расслышала. Слишком резко был контраст между убитой горем плачущей женщиной и её пустыми глазами сейчас.
— Что? — переспросила я.
— Пошла вон, — чётко и раздельно повторила она.
Уходила я медленно. Тянула время. Ждала, когда окликнет, вернёт меня. Вернёт жизнь в меня. Но нет.
Городок больше не казался пряничным. Казался — злым. Тем, что улыбается, а за спиной держит камень. И люди на его улицах молчат, и поверх белого снега серая крошка с карьера.
Я пошла по улице. Долго шла, пропустила по пути три грузовика, из кузовов которых и сыпалась эта крошка серая. Городок притворюшка остался за спиной, поднялась на холм. Это ещё не настоящая гора, настоящие — впереди, снегом усыпаны, соснами утыканы. А между мной и горами чёрное нутро карьера, которое кормило Шахова металлом и деньгами. Если бы не эта огромная дырка в земле, Шахова бы не принесло с этот городок. Он не сделал бы ребёнка своей жене. Она не рожала бы со мной в одну ночь. Тогда в моей жизни не было бы Даши… Сердце сжалось от боли, я не могла представить, как это, без неё. Всегда без неё. Но, сказала я себе, я бы её не знала. Это было бы правильно. И моя родная дочь умирала бы на моих руках. И в последний путь провожала бы её я. Умирала бы от тоски по детскому смеху, детским же слезам, которых в моей жизни больше не будет, и все равно была бы благодарна за каждый прожитый вместе день.
— Нет, — сказала я, глядя на карьер, технику, людей, которые отсюда муравьями казались. — Я не могу изменить того, что было раньше. Я не хочу грезить о том, что не сбудется. Но я могу изменить то, что будет. За этим я здесь. Я не уеду.
Вернулась обратно когда зимние сумерки уже наступали — декабрьские дни коротки. Вошла к себе, не включая свет и не разлеваясь села на кровать. Сижу и набираюсь сил для следующего шага. В голове — пусто. Ни одной мысли вообще, ни дельной, ни какой нибудь, хотя бы, самой завалящей.