А он рычит подобно зверю, заставляя дрожать в своих руках, терять себя, разум, оставаясь один на один с его голодом, с его жаждой. Его руки способны воспламенить, его дыхание становится моим. Одним на двоих.
И я отдаюсь своим чувствам, наслаждению, извиваюсь, сминаю руками кожу плаща, царапаюсь, а он целует, ласкает, не дает продохнуть и сердце заходится в агонии от любви, от ненависти.
— Скучала по мне?
Вопрос в мои губы и в ответ сквозь хрип:
— Чудовище…
Его улыбка в поцелуе.
Все происходит так быстро, что я ничего не успеваю осознать, как в аффекте, прихожу в себя только когда с криком вылетаю за грань и слышу мужской рык.
Сползаю с мужских бедер, отстраняю от себя рукой, а он смотрит на меня бешено. По сумасшедшему как-то. Одержимо. Голодно. Жадно.
Мы вечность не виделись.
Вечность он был для меня мертв.
— Живой… — всхлипом.
— Еще красивее стала… Еще желаннее… Это невозможно.
Проходится взглядом по лицу, скользит по шее и на грудь смотрит налитую, тяжелую, там молоко уже скопилось.
Проводит длинными пальцами, поверяет и смотрит, как влага проступает на шелковой сорочке.
— Что это?
— Я сына твоего кормлю. Время уже. Скоро проснется.
Не знаю, почему говорю это все.
И в мозгу только одна мысль…
Живой… мой… чужой…
Неважно…
Просто…
Живой…
— Господи… я же не верила, что мертв. Я сердцем чувствовала, что не погиб…
Руками хаотично по лицу его вожу, чувствую, как щетина привычно колет, а затем…
Резкий щелчок пощечины тонет в звуке громыхнувшей за окном молнии.
— Подонок!
Медленно поворачивает голову и приказывает:
— Еще. Аврора. Ударь. Еще. Раз. Бей. Сколько. Хочешь.
А у меня в горле ком душит, сворачивается узлом, не продохнуть. Пульс бьется в висках, и я прикладываю дрожащие пальцы к его щеке, глажу место, куда пришелся удар. Мне кажется, я на грани нервного срыва, не в силах переварить подобное потрясение.
Я трогаю его как ненормальная, провожу руками по суровым чертам, чтобы заставить себя поверить, что это все не плод моего больного воображения.
Я закусываю губу, почти прокалываю до крови, чтобы причинить себе боль, чтобы избавиться от морока.
— Как ты мог?!
Тихим шелестом и я начинаю заваливаться, почти улетаю в обморок. Хватает меня, держит на весу, убирая тяжесть осознания с моих плеч.
— Почему, Ваня?!
Мой голос дрожит и из глаз опять слезы, а он ласкает своими мозолистыми, шершавыми пальцами, трогает, стирает влагу с щек, пока в окно со всей силы бьется ветер.
— Пришлось умереть, куколка, мне пришлось умереть, чтобы вы жили…
Проговаривает глухо, режет фразу, а я сейчас замечаю то, что изначально не видела. Усталость в глазах и лицо осунулось…