…
Порываюсь отпрянуть и вскрикиваю, потому что прядь он не отпускает, зажимает в кулаке, а я смотрю на его огромную руку, на длинные пальцы с выделяющимися косточками.
Красив. С каждой секундой я подпадаю под эту странную тягу. Разглядываю могучего русского.
Погода за окном сходит с ума, настоящий шторм пришел в штат и мне кажется, что стекла не выдержат такого натиска, как и я не справлюсь с порывом этого мужчины, который вбивает меня в свою покатую широкую грудь с порослью волос и обжигает кончики моих пальцев своим жаром.
— Я просто хотела помочь… Отпустите меня, пожалуйста, господин Кац.
Взгляд вспыхивает. Это лицо обманчиво спокойно.
Он не пощадит.
— Нет, — безапелляционно как-то, жестко.
Нечего надеяться разжалобить, он — стена. Непоколебимый в своих решениях.
Кровавому не отказывают.
На перемотке противный голос Ридли, заставляющий сцепить зубы.
Я сегодня отказала. Дважды. Пыталась бежать и заехала по черепу.
Может, чудо вообще, что еще жива, а не кормлю рыб в его озере.
— Красивая… какая же ты красивая…
Эта фраза… Он ее проговаривает странно. В возбужденном голосе проскальзывает яркий акцент.
Слух режет еще одно незнакомое слово. Не понимаю.
— Что?! — спрашиваю, кажется, что слышу что-то важное, но мне не отвечают.
Вдавливает меня в себя все сильнее. На ощупь он как гранит, и я смотрю на выемку под широкой шеей, рассматриваю выделяющийся кадык, замечаю, как он дергается, когда Иван произносит густым, севшим голосом:
— Каждый поступок несет свое наказание, куколка. На моей родине говорят: не делай добра, не получишь зла.
Запрокидываю голову, смотрю в эти невозможные почти прозрачные глаза. Тону в них. Осознаю правдивость фразы.
Страшные слова, но по факту Кровавый чертовски прав. Послала бы я Цветочка с его проблемами, сейчас бы забот не знала.
В душе колышется негодование, а затем вспыхивает злорадство. Кац наказал Флауэра за одну единственную пощечину, отвешенную мне. Сейчас, может, Ридли гораздо хуже…
Что же Кровавый мог сделать со мной за такое наглое оскорбление его мужского достоинства?!
Хотя. Мое наказание будет, наверное, иным и его хриплый голос подтверждает мои подозрения:
— Уясни для себя одно, куколка. Ты моя на всю эту ночь. Все может быть по-разному. Все в твоих руках.
Опускает сильную ладонь мне на бедро, вжимает до синяков, подтверждая каждое слово.
Эти пальцы могут быть жестокими и чрезвычайно нежными. Мне решать, как именно они будут касаться.
Снаружи беснуется настоящий ад, ветер ударяет в стены, молнии сверкают, ослепляя и отражаясь в серебристых глазах напротив.