Вот… Мармелад мне носит, цветы…
Жалко тебе меня? Зря.
Я сама виновата, что ввязалась в историю с Пашей. И сама виновата, что не взбунтовалась раньше. И не прекратила тренировки после того, как меня дисквалифицировали. Ведь это, оказывается, было справедливо. Допинг был!
И в том, что врала врачам в угоду матери тоже виновата сама. Я здесь закономерно. И поэтому ни на что не жалуюсь. Вот только немного на ангела…
Мне хочется, чтобы он сюда не ходил. Не видел меня такой. Не знал что со мной. Мне от этого больно в десять раз сильнее!
Если бы я могла отмотать сейчас назад…
Я бы не отпустила его! Пусть это может и не гордо бы было… И может быть и неправильно. И наверняка тоже бы хреново закончилось. Но в тот вечер я бы его не отпустила.
Сейчас уже все. Поздно. Сейчас мне хочется, чтобы про меня все забыли. А главное — он. Я ужасная сейчас…
Надежда Макаровна распаковывает ортезы. Растягивает один из них.
— Наноматериалы! Ты сможешь с ними вставать, детка. Они снимут ударную нагрузку с суставов.
— А ходить?
— Нельзя. Но! Можно плавать.
— Правда?! — рефлекторно пытаюсь приподняться я.
Она придерживает меня, напоминая, что нельзя.
— Да. Не после того как немного заживут ссадины, вот с новыми лекарствами сможешь аккуратно двигаться в воде.
Неужели?! Я начинаю сходить с ума от неподвижности! Все затекает, болит, немеет. О бассейне я даже не мечтала!
Мне пророчат неподвижность и инвалидное кресло на ближайшие несколько месяцев. Но если сработают инъекции… А если нет?!
Закрываю глаза, стараясь отключиться и уйти в себя. Ненавижу себя за эту внутреннюю панику.
Мне так долго объясняли, что я ничтожество, и своими достижениями обязанная другим людям. Ни разу я с этим не согласилась и не почувствовала себя так.
А сейчас чувствую — ничтожество и тряпка. Я не могу ничего. Только терпеть. И не жаловаться. От меня ничего не зависит. Только от других людей. Только и могу что плакать. Но плакать не получается. Не знаю почему. Словно камень в груди. Погружаясь в себя, чувствую, как нарастает боль там. Нарастает и… сердце мое сейчас разорвется! И по вискам мокро и щекотно.
Музыка!
Тонкая мелодия проникает под кожу, рисуя на оголенных нервах свои изящные узоры. Пронзает! И камень взрывается у меня в груди. Я превращаюсь в слезы.
В больнице все замирает. Фоновые шумы исчезают.
Это для меня?!
Могла ли я когда-нибудь предположить, что Дагер будет публично играть для меня? Никогда…
Плаваю в эйфории и невесомости, не ощущая наконец-то своего многострадального тела.
И хочется попросить его — чтобы остановился. Потому что с меня словно содрали всю броню! А я без нее жалкий Кузнечик.