— Мам! — Худенькая рыжая девочка лет тринадцати приоткрыла дверь комнаты и опасливо заглянула внутрь. — Ма-а-ам!
— Что, блин?! — раздался раздраженный женский голос. — Твою мать же! Вечно ты не вовремя, Лидка!
Необыкновенной красоты блондинка, чей не совсем уже юный возраст едва ли угадывался, гневно зыркнула на дочь. Она как раз красила тушью ресницы, и рука дрогнула, отчего на веке появились черные тонкие черточки.
— Мам, я поговорить хочу… попросить… — осторожно начала девочка, но женщина оборвала ее.
— Если ты опять про свой чертов аквариум, то даже и не начинай! — ткнула она в ее сторону кисточкой и снова отвернулась. — Не до этого сейчас, да и на кой? Тащить его при переезде за собой я не собираюсь, а бросим, так ты мне истерики закатывать начнешь? Нет — и все!
— Я не об этом, — передернула визитерка острыми плечиками, будто ее пробрало сквозняком. — Аквариум мне и так дядя Валера пообещал.
— Валера! — внезапно рявкнула блондинка, резко разворачиваясь к ребенку. — Сколько раз тебе говорить, что ты должна звать его по имени. Или папой. Не забывайся! Ты же знаешь, что можешь спалить нас этими своими оговорками!
— Мам, я не хочу, — резко выдохнув, как перед прыжком в воду, девочка вздернула подбородок.
— Что за выкрутасы опять, Лидка? — Блондинка шагнула ближе и пронзила дочь пристальным взглядом. Та снова поежилась, но повторила:
— Я не хочу… ничего.
— В смысле?
— Не хочу больше переезжать. Не хочу… делать это снова. Дядя Валера хороший, мам. Давай с ним останемся, а?
— Ты что несешь, Лидка? Какой “останемся”?
— Мам, он же любит тебя, я же вижу, — подавшись к матери, торопливо затараторила девочка. — И не жалеет для нас ничего. И дом у него хороший, большой. И со мной он разговаривает, мам, по-настоящему, не плевать ему на меня…
Хлесткая пощечина оборвала ее речь, и девочка-подросток отшатнулась, прижав ладонь к лицу и глядя на родного человека даже не с испугом — с обреченностью. Она, к сожалению, знала, каким будет ответ.
— Любит? Ты дура совсем? Да в гробу я любовь его видала, ясно? Я тебе сто раз уже говорила, Лидка, чтобы ты и слово это забыла, когда дело касается мужиков! Я твоя мать, я тебя люблю! Я одна, больше никто! Люблю. Забочусь. Я твой дом и шанс на безбедную жизнь. Я! На мужиков полагаться нельзя! Верить им нельзя! Только мне, матери родной!
— Мам, я… Ну, дядя Валера же правда хороший, добрый, ну, ты же сама видишь, не можешь не видеть! Он хочет, чтобы ты мне брата или сестру…
— Заткнись! Твой папаша тоже много чего хотел, но где он теперь? Где те золотые горы, что он мне обещал? Лидка, ты даже из башки своей дурной все эти “останемся” выкинь, ясно? Дом у него хороший? Прекрасно, продадим подороже! Не жалеет он ничего? А оно и так все наше. Наше, дочь. Уясни! Он — баран тупой, и его место определено. А ты кончай херней страдать жалостливой, если сама среди овец не хочешь оказаться. Роли в жизни всего две, Лидка. Или ты жрешь и используешь, или тебя жрут и пользуют по-всякому. И никому мы с тобой, кроме друг друга, не нужны. А мне уже тридцать пять, дочь, а тебе весной четырнадцать. Еще год-два, и наша схема работать не будет, все! Нам сейчас надо на всю жизнь вперед хапнуть, чтобы потом уж осесть спокойно где-нибудь, чтобы хватило, даже если нового лоха я не зацеплю больше. Так что не ной и делай что и всегда! Я знаю, как лучше!
