Что хотел сказать Крохин с трибуны, Белозеров понять не мог.
— Несмотря ни на что и благодаря того, что мы работаем под руководством Льва Георгиевича, трудящиеся женщины дорожно-эксплуатационного коллектива обещают, а также заверяют в моем лице, — говорил Крохин, — что ни одна ухаба на дороге не будет мешать ездить и возить грузы для стройки. Вычистим всех при помощи того могучего количества техники, какое дала нам наша родная партия и правительство...
— Могучий коллектив — двадцать беременных баб, — прокомментировал Корчемаха.
Как только истекли установленные десять минут, с разных концов зала раздалось:
— Регламент!
Крохин недоуменно посмотрел в зал, просительно улыбнулся в президиум:
— Еще две минуты — закончить...
— Хва-а-тит!
— Да-а-ть! — заглушая голоса, плачущим голосом выкрикнул Корчемаха.
Гронский постучал карандашом о графин.
— Ставлю на голосование. Товарищ Крохин просит две минуты. Кто «за», прошу голосовать. Один Корчемаха. Против? Все, кроме Корчемахи. Товарищ Крохин, освободи трибуну.
— Не дают послушать умного человека, — громко проплакал Корчемаха.
Кто-то в задних рядах приглушенно захихикал.
— И зачем лезет выступать? — с досадой сказал Осьмирко.
— Взял бы да выступил сам, — посоветовал Корчемаха.
— А что толку? Если мне что нужно, я пойду к Шанину, он без речей решит...
— Выступать у нас — не простая штука, — проговорил Корчемаха. — Будешь расшаркиваться, как Крохин, скажут: подхалим. А покритикуешь — всяко может кончиться. Зачем искать неприятности?
— Ну, этого-то я не боюсь, — ответил Осьмирко, задетый за живое. — Не знаю как ты, а я не боюсь.
— А я боюсь, — сказал Корчемаха. — Неприятности жизнь сокращают, наукой доказано.
После четырех выступлений Гронский возвестил:
— Записавшиеся все. Кто следующий? Осьмирко?
— Не готовился.
— Корчемаха?
— Не собирался.
Больше Гронский не называл фамилий, переводил глаза с одного лица на другое, вопросительно вздергивая бритую голову. По залу пронесся легкий смешок, стих, наступила тягостная тишина. Белозерову было неловко смотреть на соседей, и, чувствовал он, они испытывали такую же неловкость. У Чернакова пылало лицо. Шанин смотрел в зал с осуждением. Рашов постукивал кончиками пальцев по столу.
Сделали перерыв. Гронский и Чернаков ходили от одной группы людей к другой, приглашая записаться для выступления. Продолжение прений Гронский объявил бодрым тоном. В зале понимающе заулыбались: список пополнился. Однако речи и последующих ораторов не затронули аудиторию, слушали их по-прежнему плохо, кроме одного — каменщика Героя Социалистического Труда Скачкова. Этот высокий неулыбчивый человек с худощавым лицом, усыпанным черными родинками, выступал на собраниях часто. Несмотря на это, когда он выходил на трибуну, в зале устанавливалась тишина. Белозеров, знавший Скачкова по парткому, объяснял это тем, что каменщик имеет о вещах свое мнение, и для него не важно, совпадает оно с общепринятым или нет.