— Больно весело у нас. Не собрание, а прямо театр телеминиатюр «Тринадцать стульев», — негромко сказал он. — С чего бы? В докладе объявлена задача ускорить пуск комбината, — правда, не сказано, на какой срок, — и надо думать: за счет чего? где резервы? Вот о чем надо говорить, а мы развлечение себе устраиваем!.. Я скажу свое мнение: резервы у нас есть... простои, переделки, ликвидация ручного труда...
На вопрос Скачкова: на какой срок надо ускорить пуск комбината — ответил Рашов.
— Вдвое, дорогие товарищи, — неторопливо выйдя на трибуну, проговорил он басовито и повторил: — Вдвое! Мы должны пустить комбинат до конца года!
Белозеров подался всем корпусом вперед. Значит, Корчемаха не шутил? Но это же нереально! Придется вдвое увеличить число рабочих и линейных работников и, стало быть, удвоить количество жилья. А главное — энергия, ее понадобится в три, в пять раз больше. «Нереально», — повторил он мысленно и взглянул на других инженеров: они что думают?
На лице Корчемахи была милая ироническая ухмылка. Осьмирко хмурил белые детские бровки. За ним кто-то недоуменно покачивал головой. Белозерова будто кто подтолкнул, он сказал во весь голос:
— Нереально!
Рашов уже говорил о необходимости пуска ТЭЦ-два. Когда в зале прозвучала белозеровская реплика, он на секунду умолк, потом ответил:
— Я своего мнения никому не навязываю. Но считаю, что такая возможность есть.
— Что вы делаете, безумный человек! — отчаянно зашептал Корчемаха, сжимая предплечье Белозерова. — Что вы наделали!
Рашова сменил на трибуне Шанин.
— Я не понял, кто сказал «нереально», — начал он.
— Я сказал, — откликнулся Белозеров.
— Сделали большое дело! — обращаясь к нему через зал, едко упрекнул Шанин. — Отмахнуться проще всего. Но стране нужна бумага! Понимаете — стране! На нас надеются. Трудно будет? Да, будет очень трудно! Но я считаю, что эти трудности нам по плечу.
Я вспоминаю нашу парторганизацию три года назад. Нас было в три раза меньше. А сейчас? Громадная сила! — голос Шанина нарастал. — Если все как один возьмемся — перевернем стройку!..
Он говорил горячо и страстно, его резкий кричащий голос обвинял и призывал, стыдил и воодушевлял. Когда он сходил с трибуны, в зале гремели аплодисменты. Все до одного коммунисты проголосовали за пуск комбината к концу года. Белозеров не был исключением. Однако, когда эмоциональный всплеск в его душе угас, он подумал о том, что Шанин, скорее всего, не был на собрании до конца честен. «Страна требует — с этим нельзя не считаться. Но и браться за дело, которое невозможно, — допустимо ли? Кто он? Демагог? — спрашивал себя Белозеров. — Нет, это было бы слишком страшно. Шанин верит в дело, которому посвятил свою жизнь, и работает, не щадя в первую очередь самого себя. В его словах не было фальши... Все так. Но ведь он умный, опытный руководитель и не может не видеть, что выполнить обязательство немыслимо. В чем же дело? Возможно, мне не хватает знаний, чтобы вникнуть в его расчеты? Нет, на Бумстрое все на виду. На что же он рассчитывает?»