Даже в тусклом свете светильников было видно, как отец нахмурился.
– Я пойду к ней завтра! – Она поставила миску на стол, подошла к отцу и обняла его, прижавшись щекой к жёсткой пепельно-русой бороде.
– Сходи, сходи. – Отец отставил кружку с любимым напитком из сладкого корня и погладил Аяну по голове.
Аяне с детства не нравился сладкий корень. В своё время ей пришлось хлебнуть немало этого целебного настоя. В общем-то, мало кто любил этот корешок и питьё из него из-за резкого запаха, горьковато-солоноватого привкуса и слишком сладкого послевкусия, но, конечно, любители на всё найдутся. Отец как раз-таки был одним из тех, кто, переболев в детстве пурпурной сыпью, на удивление не возненавидел лекарство, которым его поила мать, а, напротив, полюбил резко пахнущий настой. Когда Аяна обнимала отца, именно этот запах всегда первым встречал её. И лишь потом – свежий холодящий аромат лойо, которым отгоняли комаров, и смолистый запах корня «лисий коготок», который отец жевал, когда волновался, – а волновался он теперь частенько. Она вдохнула знакомые с детства запахи и зажмурилась от нахлынувшей нежности.
– Олеми приходила сегодня, – задумчиво сказала Вагда, ставя на стол большую глиняную кружку. – Сидела с матерью, но, конечно, ей тоже уже тяжеловато. И с каждым днём становится тяжелее. Она очень серьёзно относится ко всему, что касается семьи – не то, что наша Тили.
Тили была младшей и единственной незамужней дочерью Вагды и Даро, и Вагде, по всему было видно, очень хотелось доткать этот холст, положить к остальным, закрыть полотняный шкафчик и заняться уже чем-то другим.
– Пора идти. – Даро вопросительно взглянул на жену.
Он всегда говорил вроде бы утвердительно, но на жену глядел при этом так, будто ожидал порицания за свои слова, и, надо сказать, когда-то у него для этого были основания. Вагду давно и твёрдо знали как женщину справедливую, решительную и к шуткам отнюдь не склонную, чего нельзя было сказать о Даро. В дни далёкой юности он бедокурил так, что отец Аяны, бывало, рассказывал осуждающе и поучительно о выходках старого друга, а ностальгическая ухмылка нет-нет, да и ускользала неуловимо в усы. Мама тогда со смехом хлопала его по плечу, и отец тоже смеялся.
Женившись на Вагде, которая была старше него, Даро сперва было попытался и её приобщить к своим озорствам, но не тут-то было. Все его попытки подговорить её на очередную проделку Вагда встречала долгим и очень, очень тяжёлым взглядом, под которым он каменел и терял дар речи, а с рождением долгожданной первой дочери и вовсе забыл о шалостях – и внезапно оказался внимательным и заботливым отцом и усердным работником. А соседи облегчённо вздохнули. Можно было не бояться, например, обнаружить свою поленницу разобранной и собранной заново, но в пяти дворах от собственного, корову – с выстриженным на мохнатом боку бранным словом, или ворота – покрашенными пахучей смесью, состоящей из глины и ещё кое-чего.