– Ну и лютый же твой коник, – сказала Далэг, которая ехала наравне с повозкой на своей мохнатой лошадке и на ходу чинила рукав чьего-то халата. – Он нас всех чуть не перегрыз, когда мы тебя на повозку перекладывали.
Она перекусила нитку щербатым зубом и спрятала иголку в один из бесчисленных кармашков на большом кожаном тюке, закрепленным у седла за её спиной.
Ташта бежал с другой стороны от повозки. Аяна повернула голову, но борта были слишком высокими. Она не видела, привязан ли он, или бежит сам.
– Мы его не привязывали, – рассмеялась Далэг, будто читая её мысли. – Он с тебя глаз не сводит, прямо как мой Апта – с меня. Уже две недели прошло, как мы вас нашли, а он всё беспокоится. Как ты его так приучила?
Апта сидел рядом с Аяной на повозке. Он завилял золотистым хвостом, услышав своё имя, прижал уши и облизнулся.
– У вас очень красивые собаки, – сказала Аяна. – Они как будто вылеплены из последнего закатного луча на светлом склоне горы.
– Красиво говоришь, Аяна-шулаг, – рассмеялась Далэг. – Когда мы пригоняем овец к восточной границе Фадо, те, кто первый раз приехал на торг, смотрят на наших собак с жалостью и видят лишь тонкое тело и торчащие рёбра. А потом они впервые глядят на них, летящих с ветром над степью, и видят, как они разрезают воздух, подобно стреле, выпущенной из лука. И больше не видят тонкие кости и худые рёбра, а видят стремительную золотую искру, горячо преданную хозяину.
Апта спрыгнул с повозки и подбежал к Далэг, прыгая рядом с её мохнатой рыжей лошадкой.
Верделл ехал где-то позади. С той ночи, как на неё напали в Хасэ-Даге, Аяна перекинулась с ним от силы двумя фразами. Далкер, падая, вскинул руку с ножом, и теперь у Верделла от брови и до скулы красовался свежий, ровный, красивый шов. Аяна зашила его, как только пришла в себя.
– Милая, это и так заживёт, – сказала Айдэр, пытаясь уложить Аяну обратно в повозку, пока та старалась осторожно вытеребить тонкую нитку седы из рубашки.
Но Аяне не хотелось, чтобы у Верделла оставался шрам, и потом он ещё почти три часа спал рядом с ней, пока действие сонного отвара не закончилось. Она с благодарностью вспоминала, как Сола убедила её взять голубоватый флакон с очень крепким зельем... на всякий случай.
Таким же отваром Воло опоил Конду, увозя его от неё. Всё, что ей осталось – одна его рубашка. Аяна так отчаянно прижимала её к носу, что у неё начинали течь слёзы, но запах перца, дымной сладковатой стружки и пряных трав уже почти пропал. Она перебирала гладкую плотную ткань пальцами, ища место, где всё ещё оставалось хоть немного запаха, и тихо рычала от бессильной ярости, не находя. Она ещё с земель сакихите спала с его рубашкой в обнимку. Верделл сначала смущался, глядя на это, но спустя какое-то время сам стал поднимать рубашку и класть с ней рядом, если просыпался и видел, что Аяна выронила её из руки. Он понимал Аяну, потому что, по-видимому, помнил про Лойку и тосковал по своей боевой подруге, к которой успел прикипеть душой.