– Я умею свистеть и немного наигрываю на деревянной флейте. Лойка учила меня. А ты? Ты же, как я помню, знаешь ноты. Ты только для голоса записываешь?
– Не зажимай так руку, – сказал Конда. – Скользи по грифу плавно, отрывая пальцы, но слишком много свободы струне не давай. Вот, чувствуешь? И смычок держи свободнее. Движение начинается от плеча, а не от кисти. Не зажимай локоть.
– А ты обязательно должен сидеть сзади меня? – спросила Аяна. – Может, наденешь тогда штаны?
– Тогда мне станет жарко. Давай, повтори, что я показал.
– Я не могу сосредоточиться, когда ты сидишь так. Я отвлекаюсь. Когда ты там так сидишь, жарко становится мне.
– Играй. Я усложняю тебе задачу, чтобы потом тебе было проще, – сказал он и стал дышать ей в шею.
– Я отомщу тебе, – злорадно сказала она, перехватывая смычок и проводя им по струнам так, что кемандже издала противный, скрипучий хриплый звук.
Конда зажал уши ладонями.
– Ты непослушная ученица. Ты сейчас сделала больно моей кемандже и моим ушам. А мы с ней так старались, когда пели для тебя. Мы звали тебя, а ты теперь мучаешь нас. Так нельзя. Я накажу тебя.
Смычок был сделан из тёмного дерева, и конский волос в нём был тёмным, как волосы Конды. Кемандже лежала, поблескивая полированным полосатым боком, и была похожа на лесной орех.
– Это не было похоже на наказание. Конда, ты что-то перепутал.
– Давай, садись и пробуй ещё. Смычок свободнее. Движение от плеча. Вот отсюда.
– Конда, это не плечо. Ты промахнулся. Плечо выше и правее.
– Каждый раз, когда ты будешь фальшивить, я буду промахиваться.
– Зачем мне тогда стараться?
– Играй.
– Конда научил меня немного играть на кемандже, – сказала Аяна. – конечно, у меня она не поёт, а скорее плачет от боли от того, что я делаю с ней. Но, думаю, если бы я каждый день играла, как Миир на своём большом ладо, то у меня получалось бы не так уж и плохо.
– Конда постоянно на ней играл. Почти каждый день доставал её и начинал ездить туда-сюда по струнам и по нашим ушам. Вниз и вверх, и вниз и вверх, бесконечно. Он говорил, это для того, чтобы пальцы не теряли беглость. Я бы так не смог.
Усэн поднял руку, и снова все подняли инструменты. Он сказал какое-то тихое слово, и музыка началась снова. На этот раз она была задумчивой и неторопливой. Аяна склонила голову на бок, вслушиваясь в мелодию, но тут Айдэр, сидевшая рядом, вдруг запела.
– Хасэг та мадо хэлгад а парэд, – пела она, и другие женщины потихоньку начинали подпевать.
– Это песня про девушку, которая ускакала к любимому в ночь и не успевает вернуться к рассвету, – шепнула Кадэр, садясь рядом с Аяной. – Шулаг, можно попросить тебя?