Меня саму пугало желание немедленно предъявить это все Роману, распушить хвост, повернуться одним боком, другим, взять за шкирку и заставить оценить меня, такую офигенную. Как будто я устала скрываться и хотела, чтобы кто-нибудь узнал меня не кусочками, которые я иногда быстро-быстро показываю избранным, а всю целиком. И принял, само собой.
Самоубийственное желание.
— Так! Чай! — спохватилась я немного демонстративно и чересчур громко. Но так было надо, чтобы не поддаться порыву. — Чай живет на кухне, пошли!
Роман с явной неохотой уходил из комнаты, я просто спиной ощущала его недовольство, пока шла на кухню, поэтому, первым делом предложила:
— Может, лучше коньяк?
Он поморщился, все так же внимательно сканируя пространство. Больше всего его заинтересовал рисунок, висящий на стене — мой персонаж из онлайн-игры, девочка-монк, которая когда-то стала больше мной, чем я сама. Его нарисовал человек, который никогда меня не видел, но нарисовал так похоже, что все считали, что портрет с натуры. Ошибся он только в цвете глаз. На рисунке они были зеленые.
— Пью только дорогой, — рассеянно отозвался Роман. На диван он почему-то не садился, продолжал загромождать собой пятиметровую кухню, оттесняя меня в область холодильника.
— О, вот и пригодился! — обрадовалась я, доставая с полки «Hennessy XO». — Наконец-то у меня дома человек, который сможет его оценить. Я честно пыталась проникнуться, но коньяк могу пить только с колой. Как-то грешновато, если это что-то получше поддельного армянского.
— Где же ты им разжилась?
— Да подарили… еще в бытность журналистом. Один очень известный и обласканный властями человек. Я тогда была невинной фиалкой и написала невероятно искреннюю статью о нем. Он проникся, говорит, всплакнул даже. Пригласил меня в гости, подарил всякую свою сувенирку и вот, коньяк.
Я принялась хлопать дверцами, разыскивая хоть какую-нибудь подходящую посуду под такую роскошь.
— Где почитать? — заинтересовался Роман.
— Нигде, статья не вышла, разумеется. Я тогда еще не понимала, какой подтекст у его слов: «У вас слишком искренняя и чистая душа для нашего мира!»
— То есть, он тебя домогался?
Я застыла на середине жеста и даже упустила из пальцев ручку дверцы. Она с размаху хлопнула так, что мы оба вздрогнули.
— Блин, — сказала я. — А может, и это тоже. Вообще я подумала, что он так вежливо сказал, что я слишком наивная дура, чтобы разбираться в тонкостях отношений между ним, властью и народом…
Потом встряхнулась — дело давнее, намеки я до сих пор плохо понимаю — и пожаловалась: