К удивлению Моджеевского и своему собственному, Женя послушно поднялась и посмотрела на него.
- Извините, в общем, - проговорила она и оглянулась. Шоу удалось – зрителей было много.
- Да ладно... – неожиданно растерялся Роман, в очередной раз поймав мысль о том, как это здорово, что на него орут, как на обычного человека. А теперь и извиняются так же – как перед обычным. – Вы, в общем-то... не так уж и виноваты. Вы же поскользнулись...
- Угу… споткнулась…
- Ну вот и... проехали, - проговорил Моджеевский, наблюдая, как к ним подлетает уборщица со шваброй, и сознавая, что оставаться здесь дольше уже незачем. И так уже все и всё видели. – До свидания Евг...ения Андреевна. И... – он обернулся к поднявшемуся недоразумению в кроссовках, - и вы... да...
- Да, - пробубнило недоразумение, хотя, если подумать, могло бы и промолчать. Оно тут точно лишнее. Роман Романович махнул Жене рукой и, схватив свой пакет, ломанулся от кассы на выход, на ходу снимая пиджак. К нему подскочил охранник, зачем-то пытаясь отнять покупки, чтобы донести их до машины, но ему было поручено лишь выбросить означенный предмет гардероба в урну.
Проводив его взглядом, Женя сделала шаг и оказалась перед кассиршей.
- Там четыреста грамм было… дорады со шпинатом…
- Евгения Андреевна, - Юрага снова оказался рядом, очень серьезный и собранный, проницательно глядел на нее и протягивал ей свой контейнер, - здесь, конечно, не четыреста... но вряд ли вы столько съели бы, мне кажется.
- Вряд ли, - хмуро согласилась Женя. Куда только девалось весеннее настроение. – Вы уж тоже простите за этот цирк.
- Да мне-то что? – кривовато усмехнулся он. – Это ж не мой пиджак в шпинате. Да моему и не грозило бы, кажется. Вы берите, правда. А то снова в очереди стоять... я лучше уж сам сейчас сбегаю.
- Решайтесь давайте, за вами уже хвост! – проворчала кассирша и вдруг заржала: – А про испорченное забудьте. У нас по закону если поскользнулся, можно не платить за товар. А с законом шутки плохи, РоманРоманыч не даст соврать.
Вся весна для Жени неожиданно сошла на нет. Вся-вся, ничего почти от нее не осталось.
Как-то очень незаметно и, что странно, без особенных на то причин.
Однажды пятничным вечером она просто шла домой по набережной, мысленно отмечала про себя, что дни потихоньку становятся длиннее, уже скоро в это время будет совсем светло, и ее пешие путешествия от рабочего места до любимого дивана через самую красивую часть города превратятся в настоящие прогулки, а где-то на полпути до поворота на нужную улицу подумала, что с ней творится совершенно неведомая чертовщина, и что делать с этим – неизвестно. Диагноза нет.