Егор проводит костяшками пальцев по моему лицу, а потом надавливает большим пальцем на нижнюю губу, заставляя меня чуть приоткрыть ее. Я послушно выполняю то, о чем он безмолвно просит, закрываю глаза и ловлю шумный выдох.
— Откуда ты такая, Ева?
Его слова, как признание, от них сводит низ живота, наверное это и есть — те самые бабочки.
Ладони пробираются под подол платья, кожа горит, нас тянет друг к другу с неведомой силой.
— Егор, — говорю я, и это все, что у меня получается выговорить в ближайшие полчаса.
… — Все остыло, — смотрю на накрытый стол, но особой грусти не испытываю, наоборот, во всем теле — легкость, — сейчас погрею.
— Сиди, — Егор, только вышедший из душа, останавливает меня, — я сам.
Меня распирает от эмоций, я сажусь на стул и наблюдаю за ним. Влажная кожа, под которой перекатываются мышцы, блестит, но теперь я хорошо вижу еще и синяки.
Так хочется знать, с кем он дрался, а главное — почему. Но я задаю совсем другой вопрос:
— Как прошла твоя встреча?
Он застывает, я вижу, как напрягается каждый мускул на его спине, и теперь он похож на античную статую. Его напряжение передается мне, я кладу руки на живот, где ворочится неспешно наш сын.
— Что-то плохое? Это связано со мной?
Господи, ну почему перерывы на счастье в нашей истории так коротки? И плохих новостей непропорционально много, тебе кажется, только ты разобрался, а они сыпятся и сыпятся сверху, не давая передохнуть.
Егор кладет передо мной тарелку с запеканкой, от которой идет пар:
— Не переживай, Ева, встреча носила деловой характер. Не сошлись в цене вопроса.
Я киваю, думая, что достаточно эгоистично связывать все неприятности Егора со своей жизнью.
Он садится рядом, так, что я могу протянуть руку и коснуться его смуглой кожи — или даже слизнуть с нее бисеринку воды. Глупое желание такое сильное, что я наклоняюсь и быстро провожу языком по его предплечью.
Егор не доносит вилку до тарелки, переводит на меня взгляд, а я боюсь прочитать в нем осуждение или злость, но нет. Он смотрит ошеломленно, но на смену этому выражению приходит совсем другое, то, мужское, от которого внутри меня всякий раз медленно разжигается огонь.
— Еще немного, Ева, и мы снова будем ужинать в спальне, — его голос, бархатный, обволакивающий, вызывает смущение, я прекрасно понимаю, о чем он. Убираю прядь за ухо, пряча улыбку и говорю:
— Греть во второй раз — будет уже не так вкусно.
Егор ест с аппетитом. Наблюдать за ним одно удовольствие, и когда он накладывает себе добавки, я прижимаю ладонь к раскрасневшейся щеке.
— Ничего вкуснее в жизни не ел, — говорит он с набитым ртом.