— Мистер Возомнивший Себя Великим Мстителем, впусти меня немедленно в квартиру!
— Нет, милая сестричка, я пока еще недостаточно повеселился.
В руках зазвонил ее мобильный… опять эта Леся–я-здеся настырная звонит.
— Дим, ну хоть телефон отдай.
— Обязательно отдам и в квартиру пущу, когда нормально попросишь прощения за то, что меня опозорила перед родителями и соседями.
Ответом мне послужило полнейшее молчание, никто не колотил в дверь и не пыхтел недовольно. Ну конечно, в этом вся Инна, шкодить Лягушонок была первая, а когда дело доходило до прощения, упиралась, словно маленький осленок.
Молчание затягивалось. Посмотрел в глазок. И меня снова тряхнуло, только теперь не от злости. Игра перестала казаться веселой и поучительной. Потому что лестничная площадка была пустая. Куда эта нелепость пошла в таком виде?! А куда угодно, она же, млять, безбашенная идиотка. Если папа узнает, что я выставил Инну за дверь, босой, едва одетой, без документов, денег и телефона, не посмотрит на то, что я уже большой лось, надерет мне задницу так, что я неделю садиться не смогу. Проучил, млять, повеселился! Лягушонок опять все с ног на голову перевернула.
Быстро сунул ноги в какие-то тапки и, перескакивая через несколько ступеней, побежал по лестнице. Лифт она точно не вызывала, я бы услышал характерный шум раздвигающихся дверей. Может, между этажами где-то затаилась и ревет. Нет, эта история не про Инну, она реветь не будет, лучше в волосы вцепится. Когда запыхавшийся выбежал из подъезда, Лягушонок, куда-то направляясь, уже почти пересекла весь наш двор. Хорошо, что Инна рыжая, яркая, захочешь пройти мимо, а не пройдешь, непременно заденешь. Идет такая неторопливо, будто уже обернулась павлином, словно она не босая, не в затрапезной майке с зайцем на пузе и растянутых пижамных шортах, вышагивает, как модель на подиуме. Нет, задницей так не вертит, но несет себя горделиво, нос кверху задрала аки царица.
Пришлось немножко ускориться.
— Стоять! — схватил ее за руку, развернул ее к себе. — Ты куда собралась?!
— Сэр Бесподобный, а тебе не все ли равно?!
И только горящие огнем щеки, да блестящие то ли от праведного гнева, то ли от непролитых слез глаза давали понимание того, как ей сейчас неловко и стыдно.
От страха, бега дыхалка немного сбилась. И эти сиськи ее, будь они неладны.
Лягушонок дернула рукой, но у меня бульдожья хватка, а у нее ослиное упрямство, поэтому попытки высвободить руку продолжились.
— Инна, черт возьми! Неужели так трудно нормально попросить прощения?
Она перестала дергать рукой, замолчала, насупилась. Посмотрела мне в глаза, облизала свои губы-вареники: