Осторожно взяв увесистую книгу, Персивальд направился к выходу из кельи, встретив на своём пути почерневшее от времени зеркало.
Отражение, что взирало на него в этот миг, казалось каким-то чужим и совершенно незнакомым.
Серебряная маска, заменившая ему лицо, с каждым десятилетием всё сильнее искажала и без того повреждённую психику. Персивальд задумался о том, когда в последний раз он снимал эту злосчастную маску. Он пытался вспомнить. Пытался, но не мог. Даже во время трапезы, он никогда полностью не снимал её. Панические страхи своего уродства, сделали его единым с этой злосчастной маской.
Да, насколько сильно он ненавидел этот серебряный лик, настолько же сильно он его и любил.
— Неужели я столь жалок, что не смогу взглянуть на своё истинное лицо? Неужели я столь труслив? Нет! Это не так! — стиснув зубы, шептал Персивальд, снимая с головы капюшон своей робы, под которым прятались чёрные, засаленные волосы.
Несколько секунд помедлив, словно собираясь духом, он принялся возиться с креплениями своей маски. Расстегнув ремешки, он избавился от серебряного лица.
То, что он увидел, заставило его сердце бешено стучать. Уродливое, изувеченное войной лицо взирало на него из мутного зазеркалья. От темени до подбородка тянулись безобразные шрамы, полученные при встрече с инфернальной саранчой Аввадона. Левого глаза и скуловой кости нет на месте, ровно, как и немалого куска верхней губы. Пожелтевшие и прогнившие из-за недостатка ухода зубы скалились в безумной гримасе гнева. Единственный уцелевший глаз часто моргал, разглядывая отвратительное отражение.
Конечно, многие бы и не предавали значения таким увечьям, а некоторые даже гордились бы ими. И уж точно никому бы не пришло в голову их прятать под маской. Но Персивальд был не из числа тех людей. Поначалу он надел маску лишь из-за эстетических соображений и в любой момент мог её снять. Но затем, спустя годы, в его голове что-то поменялось и именно тогда начал зарождаться панический страх. Страх, что его могут увидеть без маски. Этот страх крепчал с каждым годом, становился всё навязчивее и безумнее. Сейчас же он достиг своего пика. Персивальд обрёл единение с маской, и снять её для него было равносильно тому, как снять собственное лицо.
Да, безумие и панические атаки, страх утраты Небес, потеря жизненного пути. Всё это превратило Персивальда в немыслимого социофоба, затворника с маниакальными замашками.
Несколько минут полюбовавшись своим обезображенным лицом, Епископ Персивальд вновь вернул маску на место. Защёлкнул крепления ремешков и нахлобучил на голову капюшон.