Промокнула воду бумажным полотенцем, взяла следующее, убрала всю влагу, ловя дрожь в собственных пальцах, выбросила полотенца в урну и опустилась на стул. Теперь дрожали и колени.
Лара… Лара была мертва. Если вчера случившееся вызывало панику, истерию и норовило задушить слезами горя, то сегодня, начиная с утра, оно давило, ухудшая самочувствие, заставляя погружаться в лабиринт с неясными силуэтами и неяркими смазанными воспоминаниями. И всё, что возникало в мыслях и кружило перед глазами было серым. Светлым почти прозрачным, но всё же серым. Блеклым. Таким, что вызывало тревогу из-за невозможности понять, что он обозначает, этот светло-серый?
Вспомнила утро.
Максим, как всегда, был нежен. Осторожен. Своими прикосновениями, касаниями хотел помочь. Хотел показать, что он рядом и готов оградить от любой беды. Но он не мог оградить её от осознания смерти. От понимания того, что близкой подруги больше нет. Что Ника теперь одна.
В ту минуту любовь супруга дарила не покой — страх. Её ведь тоже легко могла забрать чужая воля. Нет. Ника не верила в способность Макса её разлюбить, это было невозможно, они слишком многое пережили, чтобы бросаться чувствами. Но после смерти Лары Ника поняла, как недолговечна любовь и как сурова реальность. Лара тоже обещала всегда быть рядом, любить и поддерживать, но не смогла сдержать обещания. Её жизнь вместе с чувствами забрал какой-то безумец. Не человек — монстр. Настоящее чудовище. Могло ли подобное произойти с Максом? С её любимым мужчиной? С тем, в ком заключалась её собственная жизнь? Отца же смерть забрала? Забрала. Ни о чём не спросила. А Ника его так любила.
Напуганная мыслями, переживаниями; полная страхов и опасений, Вероника отказалась от ласк мужа и попросила оставить её одну.
Он не стал выяснять причин, мучить и её, и себя разговорами. Понял жену и молча ушёл готовить ей завтрак.
Иногда Максим не ленился вставать к плите и жарить гренки с корицей и сахаром.
Иногда Ника именно об этом и мечтала.
Но сегодня был не тот день. Она без единого слова приняла из его рук чашку с кофе, отодвинула поставленную на стол тарелку с гренками и начала делать глоток за глотком, глядя куда-то в пустоту.
Так утро стало окрашиваться серым.
А потом проснулась мама. Она вымоталась и осталась у них ночевать. И её слова лишь ускорили окраску. Блеклым серым, навязчивым своей неопределённостью стало всё.
И продолжало окрашиваться до сих пор.
Вероника не помнила, как дошла до кабинета начальства, как села в маршрутку — автобус только что уехал. Она теребила ярко-зелёный шарф из шифона и думала лишь об одном: о словах мамы. О том, что та произнесла в момент, когда Ника уже закрывала дверь. В момент, когда взорвался Максим.