Отношениям их с Андреем тоже завидую. Да, он сам дурак, сглупил с этими играми, но она не бросила его в трудный момент, их чувства выдержали свалившийся на них кошмар.
Смогла бы я вот так? Ради Кирилла? Сильно сомневаюсь.
— Андрюша больше не играет конечно, работает в интернете, программы какие-то делает. Я вот тут, недалеко от дома, в магазине продавцом, ну и Пашка нас не бросает. Вон, — кивает, — каждую неделю сумки привозит. Неудобно, но разве его переубедишь. Они с Андреем очень близки, может, потому что детство сложное было, порой один кусок хлеба на двоих делили, по морде друг за друга получали, такая связь, как у них — нерушимая, — замолкает и, сцепив пальцы в щепотку, снова подзывает кота. — Кстати, у нас свадьба скоро, — словно между делом, — распишемся, наконец. Так, ничего особенного, но до рождения Ваньки надо, чтобы все по-людски. Придешь?
— Ну, если ты приглашаешь…
Я сижу словно пыльным мешком прибитая. Этот ее рассказ не просто открыл Кнута с другой стороны — он словно переродился в моих глазах. Я понятия не имела, что он настолько… благородный. Абсолютно другой. И от этого душевного раздрая слегка неуютно, словно меня долго держали за дуру и правда, наконец, открылась. Мне неуютно, но в то же время… как-то… тепло, что ли. А может, виной всему этот умопомрачительный свежий воздух, и эти крупные звезды с ладонь, и стрекот сверчков, и искренний смех собравшихся здесь людей. Ну и бокал вина, который я успела незаметно для себя опрокинуть, пока слушала рассказ Леры.
Ее жизнь, их жизни — всех их — настолько кардинально отличается от сытой моей, что я впервые почувствовала неловкость за то, что у меня все так радужно. Я никогда не знала, что такое голод, что такое, когда нечего надеть. Меня никогда не обижали, у меня была куча друзей. Даже боль от потери матери прошла транзитом, потому что отец откружил меня огромной любовью, сделал все, чтобы я чувствовала себя счастливой.
Отец… Боже, он точно будет в шоке, если узнает, где и с кем я была. И Маринка будет в шоке.
Кидаю на Кнута слегка осоловелый от вина и пьянящего ночного воздуха взгляд и моментально встречаюсь со встречным его. И почему-то его глаза не кажутся мне сейчас какими-то ненормальными. Мне хочется смотреть на него и дальше. На его лицо, и особенно губы… А еще хочется узнать, что же все-таки изображено на его татуировке, там, за ремнем джинсов.
Приплыли. Кажется, кто-то перебрал.
— Я сейчас, на минутку, — поднимаюсь со старого скрипучего кресла и чувствую, как меня ведет.
Сколько гладусов в этом их домашнем вине? По ощущениям все пятьдесят.