Тагир молча встает с места и уходит. Просто сбегает, даже не посмотрев в мою сторону, и мне вдруг становится так больно, что хочется выть.
- Я хочу избавиться от этого ребенка,- шепчу, даже не осознавая, что сейчас подписываю приговор маленькому человеку. А вдруг там девочка? Такая маленькая, черноглазая малышка с русыми волосиками. Она может вырасти дылдой и с улыбкой моей сестры. Генетика странная вещь. И она мне не нужна... Не нужна? Нет, зачем я лгу себе? Она станет моим спасением. Я знаю. Я уже чувствую ее, люблю, как бы это странно не звучало. Это великий дар, посланный ангелом по имени Катька. И я никому его не отдам.
Когда я выхожу из кабинета, Тагир сидит привалившись спиной к стене и смотрит в одну точку. Взгляд обсидиановых глаз, кажется прожжет дыру в шикарной стене. И мне хочется свалиться к его ногам, прижаться лбом к коленям, и вымолить великана развести над моей головой тучи огромными ручищами. Но даже он не в состоянии сделать этого.
- Мне нельзя,- мучительный хрип рвется из его горла, — по закону нельзя. Светка, я же повязан.
- Хреновые у вас законы,- говорю спокойно, уже приняв решение.- Уходи. Я не могу рушить то, что ты так долго строил. Но больше не возвращайся. Никогда. Ее будут звать Катей. Ты слышишь, Тигруля?
Он слышит, конечно слышит. Огромная рука сжимает моё горло, черные глаза проникают в душу.
- Ты моя,- шепчут горячие губы, едва касаясь моих.- Плевал я на эти волчьи законы. Ее будут звать Катей.
Я смотрю, как Беросов с трудом стаскивает перстень с пальца. Оскаленный барс на печатке скалится, явно не доволен, что лишился хозяина. Тяжелое кольцо ударяется о кафельный пол, оставляя на нем паутину трещин.
- Я передам дела и мы уедем,- шепчет он, наполняя мою душу больно уверенностью.- Всего неделя, Светка. Дай мне семь дней.
- Все будет хорошо? – тихо спрашиваю, но ответа нет.
Я выдыхаю. У меня есть неделя. Целая неделя на то, чтобы попрощаться с прошлым. На то, чтобы простить того, кого не могу забыть. Попрощаться навсегда прежде чем уйти в новую жизнь.
*****
Дни смазанные, словно кистью абстракциониста, слились в нескончаемую череду капельниц, процедур и нелюбви. Он только сейчас понял, Что в своей жизни был нужен только одной женщине по – настоящему. И он сам отказался от нее, поверил сплетням. Может потому, что сам в душе боялся именно таких отношений? Он вспомнил полученное от матери письмо, которое выучил наизусть. Резался о буквы, выдирая из себя все светлое, большое. С упорством мазохиста выжигал в памяти ту ложь, даже ни на минуту не подвергая сомнению материно вранье. Сам виноват, сам. Не проверил, не выяснил отношений. Просто струсил. Испугался, что простит все Светке, увидев ее. Устал. Он так устал от душной заботы матери, от липких объятий жены. От гребаного беспросвета, который зовется жизнью. Егоров вытянулся на больничной кровати, уставился в белый потолок.