– У свежей родильницы муж отравился.
– Знаю! Белозерский роды вёл – ему и сообщать, так и передайте, пусть учится!
– Я предлагаю пока вовсе умолчать, Алексей Фёдорович. Она слаба, натура чувствительная, молоко едва-едва…
– Обходитесь, как полагаете нужным! Нечего по всякому поводу к руководителю клиники ходить! Уж кто-кто, но вы!
– Профессор, я, собственно, по вопросу сестры милосердия. Нет ли возможности перевести Анну Львовну…
– В госпиталь почище?! – подхватил Хохлов, приходя в ярость, точнее сам себя в неё приводя, дабы не скатиться в сочувствие. Он тут же сам на себя рассердился, вскочил и стал расхаживать по кабинету.
– Вы полагаете, я слеп, как ваша Анна Львовна? Я понимаю ваши чувства к Асе, понимаю её чувствительность. Что ей здесь трудно… На этом свете вообще трудно! Уж извините, раз родилась! И родилась в сиротстве, а не где «почище»! У нас среднего персонала в обрез. Пусть привыкает. Учится. Тогда и где «почище» сдюжит. Только вы ей пока не говорите, что из тех, «почище», такие же субстанции выпадают, что и из смердов.
– Алексей Фёдорович, Анна Львовна ни в коем разе не в курсе, и я бы просил вас…
Профессор подошёл к фельдшеру, порывисто и коротко обнял его.
– Я знаю, дружище! Я знаю! Вова, прости старика!
Хохлов сел за стол, насупился. Взял перо, обмакнул в чернильницу, стал скрести какой-то ни жизни, ни работе непотребный, крайней степени важности бюрократический документ. И уже в документ раздражённо пробубнил.
– Вы не путайте, Владимир Сергеевич, свои романические чувства с… чем вы там их путаете! С иллюзией заботы! С миражом защиты!
Кравченко сдержанно поклонился и покинул кабинет, тихо притворив за собой дверь.
Профессор отшвырнул перо.
– Да что ж я всех обижаю, а?! Что я за человек?! Веру! Теперь и этого! Ну а будто мне жизнь мягко стелет! Трудно ей, ишь! Вот то-то овдовевшей родильнице Огурцовой легче! Своими страданиями по чужой муке каждый наслаждаться горазд. А городовой, вон, ей бельишко детское от части справил. Как же, от части! От себя и справил! Харчей девчонке занёс, передать велел. А слёзы лить много ума не надо!
Он поискал перо, обмакнул и продолжил писать.
По аллее клиники, тяжело дыша, шла исхудавшая юная девица, на вид лет пятнадцати, не более. Постояв у крыльца с растерянным видом, она в полнейшей нерешительности вошла в больницу.
Внутри ей немного полегчало. Не в смысле физического состояния, воздух здесь был спёртый. Но в очереди к кабинету доктора стоял самый простой люд, и стыд немного отпустил. Зато настиг приступ тяжёлого кашля, такого, что всё кругом стало расплываться, пока совсем не исчезло. За миг до наступления темноты она заметила, что к ней несётся ангел, разметав белые крылья. Она успела помыслить, что не врут значит, – и умерла счастливой.