– У пациентки третичный сифилис! – радостно воскликнул Астахов. – И потому уже – сифилис лёгких! – он никак не мог унять торжество от того, что догадался, что поставил диагноз. Наступившая гробовая тишина не могла остановить его в эйфории ощущения себя мыслящим системно. – А крупозная пневмония – так! – он легко махнул ладошкой.
Денисова, ахнув, обернулась и впилась взглядом в Хохлова как в единственную надежду. Он почувствовал себя чудовищно виноватым перед нею – надо было с этими идиотами обсуждать не в палате. Астахова он ещё выпорет. Не знает как, но непременно выпорет. Заставит ухаживать за сифилитиками несколько месяцев кряду со всеми функциями младшей сестры милосердия, авось поумнеет!
– Таня, милая, одевайтесь! – дружески обратился он к Денисовой. – Это всего лишь наше предположение. Вас необходимо детально осмотреть…
Её снова бросило в краску. Казалось бы, ей подписали смертный приговор, а она краснеет оттого, что придётся ещё раз раздеться, пусть уже и ниже пояса.
– Таня, мы поручим это Матрёне Ивановне! – Хохлов мотнул головой в направлении ширмы. – Когда мы уйдём, а она освободится. Татьяна, скажите нам, вы… вы замужем?
Понятно, Денисова не была замужем, но это единственная корректная формулировка, пришедшая в голову профессору. Он, разумеется, хотел знать, имела ли она дело с мужчинами в самом прямом смысле.
Денисова, уже одевшаяся, отрицательно помотала головой.
– Это для нас неважно, это… Но нам надо осмотреть вашего… сожителя.
– Нет у меня мужчины! – с отчаянием выкрикнула несчастная девушка. – Нет, и не было! И никогда не будет! Я ненавижу мужчин!
Единственное мудрое решение, пришедшее сейчас Хохлову, было верное. Он беспомощно проблеял:
– Матрёна! Матрё-о-о-на Ивановна, подите сюда!
Из-за ширмы вылетел разгневанный ангел, давно ожидавший, когда его призовут эти бессовестные, бездумные, беспомощные и бескрылые существа – мужчины! Налетев прежде всего на Хохлова, она шепнула ему:
– Эти – ладно! Но вы-то, вы-то, старый дурак! Уходите немедленно и этих с собой забирайте!
Профессор на крейсерском ходу нёсся к своему кабинету, и ватага следовала за ним. Раскрыв двери и всех пропустив вперёд, он снова так грохнул, что Кравченко, творящий расчёты, накинул в графу «штукатуры» ещё сумму.
– Отчего Владимир Сергеевич, работавший с мужиками, с матросами, с военными, почему он имеет нравственное чувство, такт и добросердечность, – с места в карьер начал бушевать профессор, – которых в вас – ни в одном! – днём с огнём не сыскать?!
Студенты потупились, лишь Концевич смотрел прямо и, нимало не смущаясь, иронично процитировал: