Владимир Сергеевич отшвырнул полотенце и вышел из сестринской.
В коридоре он встретил профессора.
– Алексей Фёдорович, Анна Львовна в порядке, успокоилась.
– Какая радость! – раздражённо бросил Хохлов. – Анна Львовна в порядке, Денисову выпотрошили, все и всё мне докладывают, идеальная иерархия в одночасье наступила!
– Она страшно переживает и так искренне раскаивается. Вы же не выгоните её без рекомендаций…
Хохлов уставился на Кравченко.
– Сопливое раскаяние не есть покаяние! Грехи не замаливаются, а искупляются! Работой! Если ваша Ася сама себя со свету не сживёт от излишней, понимаешь, чувствительности – более аккуратной сестры милосердия не будет!
До Кравченко не сразу дошёл смысл сказанного профессором. Собственно, Хохлов не говорил, а гневно шипел. И лишь когда он с глубочайшей благодарностью и совсем другим тоном завершил тираду:
– Она Сонюшке кровь дала…
Только тогда до Кравченко дошло, что Анне Львовне не сделают даже дисциплинарного взыскания. Хотя это, разумеется, против правил. Но «разумеется» – это для тех, у кого разум имеется. А «против правил» – это всегда против или это новые правила? Как, например, переливание крови, проведённое племяннице профессора, которую случайно тяжко ранил убивший её отца Огурцов, вовлечённый в не пойми что «во имя светлых идеалов»? Как сам Огурцов, затем убивший себя, оставивший жену без средств, а сына – сиротой? И о вдове заботился нынче наследник «императора кондитеров». А о месте для неё хлопотал городовой – олицетворение того, что мешало явлению «светлых идеалов», с которым Огурцов мнил сразиться, слепо считая вслед за своими вдохновителями, что цель оправдывает средства, и не вынесший этого, как не вынесет подобного самый пропащий, но не утративший окончательно нравственное чувство человек… Так что не так с правилами?
Господина Кравченко сейчас жгло изнутри то самое нравственное чувство, которого в нём было на троих. Но и он чуть было…
– Спасибо, профессор! – прошептал он вслед удаляющемуся Хохлову.
За тьмой всегда идёт свет. За светом всегда идёт тьма. Есть циклы, которым не может противиться человек. Единственное, что человек может, – это оставаться человеком. В любой из ипостасей.