Тело Алексея Семёнова покоилось на цинковом столе. Покойный был наряжен в форменный гимназический костюм. Персонал постарался вовсю, следуя ранее полученным от профессора указаниям: «отдать родным в приличествующем виде». Поработали на славу, даже Вере стало несколько не по себе, настолько Алёша производил впечатление спящего. Она отвернулась, и взгляд её упал на скрюченное в углу, обнажённое мёртвое тело «бешенства».
– К нему, значит, не надо «со всем уважением», – взревела княгиня так, как позволяла себе последний раз разве на войне, где её прокуренное табаком и припорошенное порохом контральто порой перекрывало гул артиллерийского обстрела.
Все отступили на шаг, невольно вздрогнув, а студенты с перепугу бросились к безымянному телу.
– Стоять, идиоты! – уже тихо, но внятно скомандовала княгиня. Студенты застыли. – Осмысленно и со всеми мерами предосторожности! Руки свои осмотрите, на простыню его переложите. Если не обнаружится родни… А лучше всего – кремировать до обнаружения.
– Разве можно?! – ахнул Астахов.
– Нет, лучше прикопать неглубоко, чтобы лисички и собачки повозились и дальше заразу понесли!
– Но как же и где же…
– Сейчас унесите его из секционного зала. Устроили здесь!
Устроили не они, строго говоря, это никак не было в ведении ординаторов и тем более студентов, да и случались в секционном зале дни и похуже. Но Вера уважительно относилась к смерти. Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae[17]. И это не пустые слова. Охота помогать может и пройти, коль к помощнику относятся абы как.
Когда тело безымянного, сражённого бешенством, было вынесено, а Семёнова снова разоблачили, что для непроворных, непривычных к данному ремеслу студентов и ординаторов оказалось не так-то легко, наконец приступили. Не будь Веры, к делу перешли бы куда позже. Кроме навыков и умений, эта женщина являла такой сгусток энергии, что мало кто успевал вращаться в её поле. Она отметила, что Александр Николаевич отменно подстраивался под её ритмы. Когда она поняла, что не может вскрывать Семёнова, она передала секционный нож Белозерскому.
– Саркому выделить, описать, приготовить препарат.
На ватных ногах она дошла до конюшни. Забилась в угол денника Клюквы и молча давилась глухими рыданиями. Выждав несколько минут, Иван Ильич поднёс княгине с полкружки ядрёного самогона, отдававшего сивухой.
– Вы залпом. Не побрезгуйте. За упокой!
Он знал, что она оплакивает мальчика. Он знал, что она убила его. Он всё знал, драгоценный Иван Ильич.
– Я не смогла коснуться ножом плоти того, кого назвала возлюбленным. Это была игра, шутка, манипуляция с сознанием мальчишки… Ложь. Чтобы ему было проще.