Она же весь вечер кокетничала с ним напропалую. Наверное, хотела возбудить во мне ревность. И конечно, ей это удалось как нельзя лучше, однако несколько часов я сумел не подавать виду. Я старался вступать в разговор то с одним, то с другим, держался нарочито развязно. К полуночи Грасиэла уже порядком набралась и начала петь. Глаза у нее были насмешливые и колдовские, как никогда. Глядя, как она поет, Москера то и дело облизывал губы кончиком языка. А она смотрела ему в глаза — они у него были светлые,— и, затянув куплет о «глазах зеленых, как зеленая трава», она придвинула к нему лицо, выделывая трели, потом взъерошила ему волосы вульгарно-кокетливым жестом. Я направился к выходу. Все повернули головы, чтобы украдкой следить за мной. Тогда, состроив самую дурацкую физиономию, какую мог, я остался. Чуть погодя, притворяясь захмелевшим, я позволил ухаживать за мной одной итальянке, которая мне в матери годилась.
Москера был недурен собой и до отвращения самоуверен. Он пил полными стаканами, алкоголь, казалось, никак на него не действует. Он острил, рассказывал заранее подготовленные истории и вскоре успел померяться силой рук чуть не со всеми. Море на рассвете было спокойное, как озеро. Москера заявил, что поедет в лодке хозяина, хочется-де немного погрести, размяться. Грасиэла сказала, что поедет с ним. Я прикинулся спящим. Выждал, пока они отчалят, а потом под предлогом, будто иду купить сигарет, вышел из дома. Издали я увидел Москеру, он как раз брался за весла.
Я зашагал куда глаза глядят. Зашел в бар, выпил несколько двойных порций водки. Мне все мерещились ее полузакрытые глаза, устремленные на лицо Мо-скеры. Возвращаться домой не хотелось. Я зашел в маленькую портовую гостиницу и проспал до полудня. Так и лег одетый. Проснувшись, почувствовал, что меня тошнит и голова раскалывается. Проглотил несколько таблеток «мехораль» и снова отправился бродить. Обошел весь порт. «Когда эта «бомба» тебя бросит, будешь локти кусать». Глупость Карлитоса опять привела меня в бешенство. И ужасней всего, что в конце-то концов он был прав. Возможно, именно это и подстегнуло меня. До того момента я все не мог решить, что буду делать. Усевшись на парапете, я наблюдал за разгрузкой судна, и тут появилась у меня мысль, что с Грасиэлой надо расстаться. Свои вещи я могу перенести в любой отель, пока не найду постоянное жилье. Скажу ей, что разлюбил. И ни слова больше.
Домой я пришел около пяти часов дня. Она спала в своей комнате, но, услыхав мои шаги, проснулась. Слегка повернулась в постели и, ничего не говоря, опять уснула. Я начал снимать с вешалок свои вещи и спросил, не может ли она одолжить мне большой чемодан. «Зачем?»—спросила она. «Я ухожу»,— сказал я, не глядя на нее. «Почему?» — опять спросила она. «Потому»,— ответил я. Тут она приподнялась и, облокотившись в постели, растрепанная, бледная, красивая до умопомрачения, спросила: «Ты ревнуешь к Москере?»