— Вы что, издеваетесь? — возмутилась девушка. — Девять вечера. Ему спать пора, а вы его в отделение предлагаете, точно преступника. Это же ребенок! Утром пусть приходят из опеки и будем решать.
Дежурный попросил подождать на линии, получил добро от начальства и разрешил оставить найденыша дома. Юля записала номер отделения, обещала звонить, если что и отключилась. Выдохнула — самое сложное впереди и замерла, наткнувшись на серьезный взгляд малыша.
— Не хочу домой, — провозгласил Совенок.
Юля прикусила губу, сдерживая эмоции. Воображение уже рисовало жуткие картины, и она чувствовала себя предательницей. Но ведь это чужой ребенок, она не может оставить его себе. У него есть, пусть и плохая, но семья.
— Никто тебя домой прямо сейчас не отправляет, — попыталась мягко объяснить, — но нам надо связаться с твоими родными.
— Зачем? — насупил серые брови малыш. Тряхнул подсохшими волосами, которые так и остались грязно-серыми, как ни старалась их отмыть Юля.
— Но ведь они волнуются, — девушка растянула губы в жалкой попытке улыбнуться. Глаза защипало, и ей пришлось приложить усилия, чтобы не расплакаться. Пятничный вечер превращался в мелодраму. Она, чужой ребенок и его беды. Не хватало только бывшего, который умел довести любую мелодраму до трагедии.
— Нет, не волнуются, — воспротивился Совенок, — у отца — эсхарат, у брата — тэорат, а Жаннек только знает, что орать, какой я дурак.
Обилие чужих слов — цыганских? — сбивало с толку, как и странные имена. А еще малыш умел строить сложные фразы. И она поймала себя на том, что не знает, как вести себя с этим ребенком, который даже имени своего назвать не хочет.
— Жаннек, он, — Юля замялась, подбирая слова, потом вспомнила распространенный тест и резко протянула руку, якобы поправить Совенку волосы. Тот не дернулся. Наоборот, подался вперед и зажмурился под лаской, а она со вздохом взлохматила жесткие волосы — Совенок все глубже пробирался в сердце. Не дернулся, значит, не били, но откуда тогда шрамы?
— Кто он тебе? — изменила вопрос.
Совенок по-взрослому вздохнул, хрустнул сушкой — они явно пришлись ему по вкусу — и ответил:
— Воспитатель, только он плохой, я его не люблю. В прошлом месяце запретил мне ездить на вальшгасе, не пустил ловить ерьков и отобрал кинжал, подаренный братом.
Малыш путал русские и чужие слова, и Юля не понимала: то ли у него богатое воображение, то ли он действительно иностранец, но почему тогда говорит без акцента?
— Знаешь, я бы тоже хотела прокатиться на вальшгасе. Это лошадь? — попыталась она нащупать почву под рассказами Совенка.