— Это здорово, — искренне порадовалась я за неё. — Только зачем всё это сама тащила? Позвонила бы, я бы помогла.
О том, что мне как бы тоже тягать тяжести нельзя, как-то не подумалось.
— Да ладно, мне не привыкать.
— А что мы будем готовить? — болтала я всё, что шло на язык. — Уже есть меню на Новый год? И да, а где мы будем? Здесь? Гости придут? Я могу торт испечь. А ещё я хотела спросить, у вас на завтра планы есть? Один мой знакомый...
— Олесь, тебе лучше уехать.
Её слова прозвучали как-то совсем неожиданно, и я даже их смысл не сразу поняла, беспомощно стоя посреди кухни и вертя в руках банки с горошком.
— Мы тебя были очень рады видеть, — тем временем продолжала мама. — Хорошо, что у тебя получилось вырваться, но ты же сама видишь.
— Что вижу?
— Когда ты здесь, всё становится сложно и напряжённо. Ну а тут вроде как праздник, не хотелось бы его никому портить.
— То есть я всё порчу?
Мама замялась, но ответила:
— Рядом с тобой... всем некомфортно. Согласись, это не те эмоции, которые хочется испытывать в новогоднюю ночь.
Меня замутило. Пальцы ещё сильнее сжали алюминиевую банку.
— Я тебе совсем не нужна, да? — сказала я вслух то, что девятнадцать лет никак не могло оформиться в моём сознании.
Мама всплеснула руками и глубоко вздохнула:
— Олесь, ну что такое ты говоришь?! Ты моя дочь, и я тебя люблю. Просто это всё… сложно.
— Что именно?
— Всё. Вы с Геной никак не можете ужиться под одной крышей, ты его всё время нервируешь. Да и Алисе этого не надо видеть. У нас хорошая семья.
— А ты?
— А что я? — не поняла она.
— Ну, Гену я бешу, Алисе тоже жизнь порчу. А что ты чувствуешь по поводу меня? — она уже открыла рот, чтобы возразить, но я её перебила, заранее поморщившись: — Вот только не надо мне сейчас про любовь! Тебе всегда было плевать на меня с высокой колокольни.
Мать покачала головой:
— Ну что ты такое говоришь.
Но я продолжала выжидающе смотреть на неё, упрямо скрестив руки на груди. За это время на её лице сменилась целая гамма эмоций. Сначала мама сделалась грустной и беспомощной, и лишь потом пришли злость и раздражение.
— Вот чего ты от меня хочешь? Я родила тебя слишком рано! Ты не можешь меня винить в том, что мне просто жить хотелось. А ты… С тобой всегда было сложно. Своенравная, колючая, будто всё лучше всех знаешь. И этот вечный упрёк во взгляде. Да пойми же ты! Я не могу всю жизнь нести этот крест за одну-единственную ошибку.
— Ошибка — это я?
— Ты должна меня понять.
— Должна, — обречённо согласилась я, — но не обязана…
Женщина, когда-то давшая мне жизнь, говорила что-то ещё, но я уже не слушала. Наспех побросав вещи в рюкзак, я отправилась к выходу. Пока я натягивала зимние ботинки, мать пыталась как-то оправдаться, в моих планах было уйти молча, но не вышло.