Анальность объясняет, почему люди тоскуют по свободе от противоречий и двусмысленностей, почему они любят, когда их символы чисты, и предпочитают Истину с большой буквы «И». С другой стороны, когда люди действительно хотят протестовать против чего-то искусственного, когда они восстают против символизма культуры, они возвращаются к физиологии. Их мысли становятся приземлёнными, их поведенческие паттерны возвращаются на уровень простой химии. Идеальным примером этого явления стал недавний «анальный» фильм «Брюстер МакКлауд», где напечатанные речи, официальные значки и блестящие искусственные поверхности бомбардировались экскрементами с неба. Посыл смело подаётся современными кинематографистами: они призывают мир отказаться от лицемерия, подчёркивая основные аспекты жизни и тела. Стэнли Кубрик потряс аудиторию, когда показал [в фильме], как в 2001 году человек вышел в космос, кривляясь в танце под слащавый вальс Штрауса; а затем снова в «Заводном апельсине» подчеркнул, как естественно и удовлетворённо человек может убивать и насиловать в резонансе с героическим величием девятой симфонии Бетховена.
Анальность удручающе показывает, что вся культура, все творческие пути человека являются по сути своей сфабрикованным протестом против естественной реальности, отрицанием правды человеческого состояния и попыткой забыть о том, каким жалким существом человек является на самом деле. Одна из самых потрясающих частей исследования Брауна – его изложение анальности в «Джонатане Свифте». Предельным страхом для Свифта был тот факт, что возвышенное, прекрасное и божественное неразрывно связано с основными животными функциями. В голове мужчины, обожающего женщину, существует иллюзия, что возвышенная красота – суть «лик и ангельские крылья, без оскверняющего тыла» [5]. В одном из стихов Свифта молодой человек объясняет гротескное противоречие, раздирающее его изнутри [6]:
“На разум мой лёг безумья гнёт:
О! Селия, Селия, Селия срёт!”
Другими словами, в сознании Свифта существовало абсолютное противоречие «между состоянием влюбленности и осознанием наличия экскрементов возлюбленной» [7].
Эрвин Штраус в своей блестящей монографии об одержимости [8] ранее аналогичным образом показал, как Свифт отвергал животность тела, его грязь и разложение. Страус высказал более клиническое суждение об отвращении Свифта, рассматривая его как часть типичного обсессивного мировоззрения: «Для всех обсессивных личностей секс отделён от слияния и продолжения рода .... Из-за изоляции гениталий от всего остального тела сексуальные функции воспринимаются как связанные с выделениями и разложением» [9]. Это является крайней степенью фрагментации [телесных функций], но, по крайней мере, иногда и в некоторой степени, все мы смотрим на мир глазами обсессивной личности; и, как сказал Фрейд, не только невротики замечают факт того, что «мы рождаемся между мочой и фекалиями» [10]. В этом ужасе несообразности человека Свифт как поэт озвучивает мучительное затруднение, которое преследует нас всех, и стоит подвести итог в последний раз: выделительная функция – это проклятие, которое угрожает безумием, потому что оно показывает человеку его жалкую конечность, его физиологичность, всю вероятную нереальность его надежд и мечтаний. Но, даже более того, оно отражает полное недоумение человека по поводу абсолютной бессмыслицы творения: создать возвышенное чудо человеческого лика, mysterium tremendum (непостижимую тайну) лучезарной женской красоты, подлинных богинь, которыми являются по-настоящему прекрасные женщины; извлечь это из ничто, из пустоты и заставить сиять в своём расцвете; взять это чудо и поместить в него новые чудеса, выглядывающие из таинственной глубины глаз – глаз, которые бросали в дрожь даже сухого нравом Дарвина: сделать всё это и совместить с анусом, который срёт! Это слишком. Природа насмехается над нами, а поэты живут в муках.