Реальная угроза, исходящая от матери, связана с её исключительной физиологичностью. Её гениталии выступают в качестве подходящего объекта для фокуса одержимости ребенка проблемой материальности. Если мать - богиня света, то она также ведьма тьмы. Ребёнок видит её связь с землёй, тайные телесные процессы, которые связывают её с природой: грудь с загадочным липким молоком, менструальные запахи и кровь, почти постоянную погружённость заботящейся (productive) матери в её телесность, и не в последнюю очередь – то, к чему ребёнок очень чувствителен - зачастую невротичный и беспомощный характер этого погружения. После того, как ребёнок начинает улавливать намёки на то, что мать рожает детей, видит, что их кормят грудью, разглядывает унитаз, полный менструальной крови, которая, кажется, совершенно не пугает ведьму и никак ей не вредит, не остаётся никаких сомнений в её погруженности в телесные смыслы и его пороки, уязвимости. Мать должна источать для него детерминизм, и ребёнок приходит в ужас от факта полной зависимости от того, что физически уязвимо. Отсюда становится понятным не только предпочтение мальчика, отдаваемое маскулинности, но и «зависть к пенису» у девочки. Мальчик и девочка, оба поддаются желанию избежать пола, явленного их матерью [16]; и не требуется долгих уговоров, чтобы они отождествили себя с отцом и его миром. Он кажется физически более нейтральным, более чистым, более сильным, менее погружённым в детерминизмы тела; он кажется более «символически свободным», представляет собой обширный мир за пределами дома, социальный мир с его организованной победой над природой, он являет собой само спасение от непредвиденных обстоятельств, которое ребёнок так ищет *>22.
И мальчик, и девочка, оба отворачиваются от матери в своего рода автоматическом рефлексе защиты собственных потребностей роста и независимости. Но “терроризирущий ужас, презрение” [17], которые они чувствуют, являются, как мы говорили, частью их собственных фантастических представлений о ситуации, которую они не могут преодолеть. Эта ситуация заключает в себе не только биологическую зависимость и физиологичность, представленные матерью, но и страшное осознание проблемы собственного тела ребёнка. Тело матери не только раскрывает пол, который угрожает уязвимостью и зависимостью - оно показывает гораздо больше: оно указывает на проблему двух полов и таким образом ставит ребёнка перед тем фактом, что его тело само по себе произвольно. Дело не в том, что ребёнок видит, что ни один пол не является «завершённым» сам по себе, и не в том, что он понимает, что особенности каждого пола - это ограничение потенциала, в некотором роде обман жизненной полноты - он не может наверняка знать эти вещи или полностью их ощутить. Это опять же не проблема сексуальности; это нечто более глобальное, что переживается как проклятие произвольности, которую представляет собой его тело. Ребёнок приходит в мир, в котором он мог бы с равной вероятностью быть рождённым в теле мужчины или женщины, даже собаки, кошки или рыбы - несмотря на то, что тело, кажется чрезвычайно важным для осуществления власти и контроля, способности противостоять боли, уничтожению и смерти. Ужас половой дифференциации - это ужас «биологического факта», как хорошо сказал Браун [18]. Это падение из иллюзии в отрезвляющую реальность. Это ужас принятия на себя огромного нового бремени, бремени смысла жизни и тела, фатальности своей незавершённости, своей беспомощности, своей конечности.