Он пошел, высоко поднимая колени, по проулку, по одуванчикам и бабочкам-капустницам, быстро удаляясь, превратился в черточку в облаках и исчез в синеве летнего неба. Я нашел старую рукавицу, сунул туда орден и закопал в огороде. Пришли бабушка вместе с мамой, та с работы как-то отпросилась, потом пришел отец. Он сразу начал разбавлять спирт, колдовское ремесло. Иван Саныч ушел в дом и начал разговаривать сам с собой. Бабушка сказала, что это с ним часто бывает – фронтовые контузии, а я знал, что он умрет сегодня.
***
В наш проулок никогда не заезжали машины, а тут пролезли сразу две. Первая была бежевая «Победа», а следом черный «воронок» с красной полосой. К калитке все равно не протиснулись, пришлось приезжим в начищенных сапогах и штиблетах по нашей грязи и накиданным доскам топать еще метров десять. Утро было какое-то нетеплое. Где-то полчаса, как мама проводила отца на работу, и мы с ней сидели на перевернутых ведрах и перебирали оставшуюся семенную картошку, обламывая ростки. Джек их узнал сразу. Их было пятеро (группа), трое в штатском и двое в погонах и сапогах, в том числе и участковый Петюнчик, который отца моего ненавидел. И про которого мы, шпана, все знали. Подглядывали под окнами, когда тот прокрадывался к той красноротой жирной киоскерше. Собака сходила с ума, в ярости она плевалась пеной изо рта и неимоверными усилиями миллиметрами подтягивала будку ближе к калитке. Все произошло быстро. Штатский закричал визгливым голосом:
– Устранить препятствие к исполнению важного государственного задания немедленно!
Через секунду второй в погонах и сапогах выстрелил Джеку в голову. Тот сразу рухнул и затих. Одна мысль мне горло передавила, ведь если бы отец не ушел на работу, он тоже был бы препятствием. Они зашли в дворик, в котором вчера взрослые так по-доброму пели: «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем…». Бабушка уже тоже была во дворе, ей в лицо писклявый в штатском сунул фотографию. Она онемела. Дяди пошли в наш дом, мы остались во дворе. Погоны Петюнчика запечатали нам проход. Джек был теплый и совсем мирный. Я заплакал. Из-под Петюнчика протиснулась сестра, растрепанная и перепуганная, и тоже заплакала. Выбежал штатский, побежал в машину, назад тоже бегом. Потом на моем синем одеяле вынесли Иван Саныча, он был в майке и трусах, какой-то совсем крохотный, и с наколкой на плече «РККА». Его ловко затолкали в «воронок» и долго буксовали, выезжая задом. А собаки соседские почему-то не лаяли.
… Джека мы с пацанами хоронили в овраге, под бузиной. Я хотел его поцеловать, как крестного когда-то, но собачья морда была вся красная, и я не смог. Славка принес ножницы и карандаш, из старой консервной банки вырезали что-то вроде звезды, и на куске фанеры я написал «Погибшему на боевом посту» и приписал внизу «20 июля 1967 года». Пошел дождь, не летний, холодный и мелкий…