, какой выражался,
музыкальной премудрости вполне уже созрела в голове Глинки».
С Глинкой я ел рябчиков всю осень… Кстати о Глинке, он кланяется всем вам. Стал воображать, что он выздоравливает, и сильно занимается музыкой. Его печатные сочинения здесь высоко ставят, и у него много прожектов о музыке по возвращении. Не мешало бы вам потрубить о нем в журналах. Мне Риккорди говорил, что считает Глинку наравне с Беллини и Доницетти, но ученее их в контрапункте. Трубите, ибо ему будет полезно впредь, а нашим ушам сладко.
С. А. Соболевский в письме к С. П. Шевыреву
Глинка по-прежнему много музицировал, сочинял для местных певцов, ходил в оперу, встречался с известными музыкантами, сблизился с Беллини.
Шли дни, месяцы… Болезни все донимали Глинку. Он переезжал из города в город, надеясь на то, что смена обстановки, климата поправит здоровье. Из многих городов понравилась ему тогда Венеция. Узнав, что сестра его Наталия Ивановна с мужем поехала в Берлин, Глинка в июле 1833 года покинул Италию, чтобы встретиться с родными.
Не лишним считаю вывести здесь краткий итог приобретенного мною в мое пребывание в Италии. Страдал я много; но много было отрадных и истинно поэтических минут. Частое обращение с второклассными, первоклассными певцами и певицами, любителями и любительницами пения практически познакомило меня с капризным и трудным искусством управлять голосом и ловко писать для него…
Мои занятия в композиции считаю менее успешными. Немалого труда стоило мне подделываться под итальянское sentimento brillante (блестящее, эффектное выражение чувства), как они называют ощущение благосостояния, которое есть следствие организма, счастливо устроенного под влиянием благодетельного южного солнца. Мы, жители Севера, чувствуем иначе, впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу. У нас или неистовая веселость, или горькие слезы. Любовь, это восхитительное чувство, животворящее вселенную, у нас всегда соединена с грустью. Нет сомнения, что наша русская заунывная песня есть дитя Севера, а может быть, несколько передана нам жителями Востока, их песни также заунывны, даже в счастливой Андалузии…
Но обращаюсь к предмету: весною и первую половину лета 1833 года страдания не допускали меня работать. Я не писал, но много соображал. Все написанные мною в угождение жителей Милана пьесы, изданные весьма опрятно Giovanni Ricordi, убедили меня только в том, что я шел не своим путем и что я искренно не мог быть итальянцем.
Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски.