Они спускались в темную дыру подземелья; молодой монах шел впереди, освещая путь факелом, епископ, страдая от одышки, следовал за ним. Вонь гнилой соломы, перемешавшаяся с запахами нечистот и человеческих страданий, словно впиталась в эти стены. Епископ то и дело подносил к носу батистовый платок, вымоченный в розовой воде, однако и это не спасало его от тошноты.
Наконец они спустились в темницу. Трое узников-еретиков ждали своей участи в клетке слева от лестницы. Епископ осенил крестным знамением железные прутья: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». В клетке что-то противно зашевелилось, словно гомункулус в сосуде алхимика.
– Покайтесь в ереси, дети мои, – проговорил епископ гнусавым голосом – ибо таким представлял он себе голос блаженный. – Господь еще может принять ваши души в Царствии Небесном.
В ответ послышались вначале лишь всхлипы и безумное бормотание.
– Отчего ж не покаяться? – прозвучал вдруг чей-то надсаженный голос из вороха соломы. – Заходи к нам, епископ, помолись с нами, преломи хлеб, и мы поведаем тебе обо всех наших грехах.
Епископа передернуло от брезгливости, колыхнулось его гладкое пузо, обтянутое черным облачением, подпрыгнул золотой крест.
– Господь, сын мой, услышит тебя и оттуда…
– Да боюсь, грехи на мне большие, через решетку не пролезут! – рассмеялся голос и вдруг сипло запел на грубый крестьянский лад:
Мой первый грех, что сам я ел,
Второй – детей кормить хотел,
И как Господь меня терпел,
С трудом терпел, эгей!..
– Увы, тут мы бессильны, – изображая прискорбие, сказал монаху епископ. —Властию всемогущего Бога Отца, Сына и Духа святого да будут преданы непокаявшиеся на вечные муки! Аминь… Где ведьмы?
Блуждающий огнь факела Максимилиана долго искал живое в клетушке с другой стороны, пока наконец не обнаружил в самом углу две фигуры – женщины и девочки, тесно прижавшихся друг к другу.
– Дочь моя, – пропел епископ, обращаясь к матери, – спаси свою душу и душу своей несчастной дочери. Покайся в грехах, и завтрашний день ты встретишь без страха.
– На мне нет греха, епископ. И завтрашнего дня я не боюсь.
– Дочь моя, свидетели говорят, что ты колдовала над могилой умершего мужа!
– Я горевала, ведь мне было без него нелегко.
– Итак, ты отрицаешь, что ты ведьма… – облегченно свернул разговор епископ, собираясь уходить.
– О, вовсе нет! Я ведьма, самая настоящая и самая сильная из всех, кого ты знал. Да только разве это грех?!
Голос женщины был негромким и зловещим, словно шипение змеи, и яд его мгновенно пробрался епископу под кожу между лопаток, обжигая животным страхом. Молодой секретарь замер на месте, утратив дар речи. А невидимая в потемках ведьма продолжала.