Не могу передать, что сделалось со мной: я думала, с ума сойду от радости. После такого глубокого отчаяния – такое счастье. Тогда только поняла я, как сама люблю его. Теперь я счастлива, бесконечно счастлива. Муся, милая, поцелуй меня, поздравь!
Я, конечно, от всей души горячо целую, поздравляю её.
– Так ты, значит, невеста?
– Да, только это большой секрет. Ни папа, ни мама, ни – сохрани Бог! – Саша не знают. Мы скажем только совсем потом, уже перед… свадьбой.
– А почему же это секрет?
– Да, видишь ли, мама почему-то не особенно хотела этого, ну, так мы решили пока молчать. А помнишь, я говорила тебе про «Дорогой поцелуй», который ставить собирались. Ещё я так обиделась, что мне горничную «дать» хотели. Оказывается, он себе на уме был: с горничной ему, видишь ли, по пьесе целоваться приходилось. Каков? Скажите пожалуйста, а каким казался тихоней. Вот уж, поистине, в тихом омуте чертенята водятся.
– Да, подобной прыти и я никак не ожидала от Петра Николаевича, – подтверждаю я.
– Ну, а ты как? Что у тебя слышно? – спрашивает Люба.
Но я отделываюсь общими фразами. Ни за что, ни за что не была бы я способна на то, что сейчас сделала Люба: так подробно, просто повторить каждое слово Петра Николаевича, всё то, что чувствовала и сама она? Мне было бы жалко, жутко даже; казалось бы, что со всяким слетающим с моего языка, громко выговоренным словом, там, в душе, что-то как бы стирается, тускнеет, отлетает, точно меньше остаётся милого, дорогого, неприкосновенного, моего собственного, только моего…
VII
Визит к старушкам. Грустное открытие
В этом году ученье в гимназии не мученье, как нелюбезно принято отзываться о сём предмете, а одно сплошное удовольствие. Зубристики никакой, так как её главнейшая достойная представительница – география со своими тысячью речонками, городами и городишками, губерниями и великими герцогствами – уже в прошлом году безвозвратно сбыта с рук долой; вместо неё два новых предмета – гигиена и педагогика; первая – ни то ни сё, но вторую я очень люблю; впрочем, не это главное, самое же интересное русская литература. С древними и полудревними периодами мы справились в прошлом году, теперь приступаем к милому Пушкину, с его дивной «Полтавой», «Борисом Годуновым» и тысячью прочих прелестей.
Как Дмитрий Николаевич ясно, интересно рассказывает! Какой у него язык гладенький, красивый, чуть не художественный! Пушкина он, видно, сам очень любит и увлекается, читая вслух какие-нибудь отрывки. Я жалею, что у меня только два уха и я не могу ещё сильней впитывать всего, что приходится слышать. Но ученицы наши удивляют меня: насколько они не в меру восторженно, до нелепости, относились ко всякому звуку, вылетавшему из уст Дмитрия Николаевича в прошлом году, настолько, конечно сравнительно, мало восторженны они в этом году. Я объясняю это тем, что их обожание к нему за лето повыветрилось: у каждой завёлся свой новенький божок, мысли их витают ещё там, вокруг них, прежний же кумир повержен во прах. Временно или нет – пока не знаю. Конечно, я подразумеваю не всех; некоторые его приверженницы остались верны ему; таких, как Вера, я вовсе не касаюсь, там нечто особенное, но меня поразила Штоф: вот кто, видимо, крепко, по-настоящему, любит Светлова. Её чувство не ослабело за лето, наоборот.