«Подрывники. — Галка прихватила зубами край одеяла. — Чего болтают при этой цыпе…»
— Какого шнура? — спросила с деланным равнодушием.
— Ну, какого… Электрического, наверно. Мишка настаивал… поручить Леньке Качуре. Шнур достать. В полиции на складе… А Федька — против…
С непонятной для Веры злостью Галка сорвала одеяло. Одевалась торопливо, не попадая в рукава кофты. Долго искала чувяк. Вспомнила, что кинула его в петуха, полезла в палисадник. «Завтра же, вернусь, потребую заседания… Болтуны!» Прыгая, помыла в луже ногу, обулась.
— Растапливай в кухне. Подсохнет, за бурьяном с тачкой поедешь. Вишь, дед-косу настроил?
Управившись с пшенной кашей, дед Ива тщательно облизал деревянную, почерневшую от давности ложку, отложил на свободный край стола. Разговор затеял совсем неожиданный:
— Вы тута, девки, поглядывайте за хозяйством. Не махонькие, вон дылды какие.
— А сам куда? — Галка покосилась на него.
Выцветшие, в красных прожилках глаза деда бегали вокруг да около, не решаясь встретиться с колючим взглядом внучки.
— Дело мое звесное… стариковское. В сад. И берданку сулили обратно, и вообче… Сам комендант ихний. К тому же и… паек положен.
— Да ты же… хвораешь, — не нашлась сразу Галка, отставляя недопитую чашку с калмыцким чаем.
— Хвораю.
— Понимаешь… это — работать на фашистов, а?
— Как то есть не понимаю? На их, — опять согласно закивал дед.
Галка, не спуская с него сузившихся глаз, медленно поднималась на ноги, и еще медленнее к ее позеленевшим щекам приливала кровь.
— Спятил, старый… Да ты знаешь, каждая пригоршня зерна, собранная для фашистов нашими руками, каждый клок сена, даже твое червивое яблоко и то… Это же пуля, снаряд!.. В наших. В сына твоего, а моего батьку! Читал сводку? К горлу враг подбирается. А ты?..
Пока внучка выговаривала, дед сидел на табуретке, как на каленой сковородке. Табак просыпался на колени, слюни не брали серую оберточную бумагу. Порывался все вставить слово, но потом отмахнулся. Кое-как слепил цигарку, не прикуривая, пристроил ее за ухо. Когда Галка стала вспоминать о сыне его, не выдержал: вскочил, сорвал с гвоздя шапку, ремень с болтавшимся садовым ножом в кожаном гаманке. От злости не попадал концом ремня в железную пряжку. Лицо посинело от натуги, по изрезанному морщинами лбу, поперек, черной кровью налилась жилка. Оторвал глаза от проклятой пряжки, заговорил хрипло, с перерывами, будто ему перехватили обросший серой шерстью кадык:
— Тоже… паскуда… линию подвела! Поживешь… с мое…
Подпоясался, остыл немного:
— На ночь тесто учини. Бурсаков свежих доставь туда. Ай не чуешь?