Катя никогда в бане не была, как-то не приходилось. Она родилась и выросла в городской квартире, где проблем с коммунальными удобствами не существовало. Для нее оказалось потрясением, что люди еще живут в таких «дремучих» условиях.
«Придется как-то пока приспособиться, деваться-то куда, — мрачно размышляла она. — Газ в доме есть, электричество тоже. Вот подключат, а там и с водой что-нибудь придумаю. А пока — ведра в руки и на колонку!»
Катя подошла к бане. Бревенчатая избушка со скатной крышей, покрытой железом, и торчащей прокопченной металлической трубой стояла приоткрытой. Катя до конца распахнула тяжелую дверь и вошла.
Пахнуло застоялым травяным духом и чуть сыростью. Баня делилась на два отделения: одно — небольшое, как входишь, и побольше, где в углу громоздилась печка с встроенным чаном для нагрева воды. К металлической трубе плотно примыкали два булыжника.
«А камни-то зачем? — искренне удивилась Катя. — Надо у бабы Любы спросить». Вдоль двух стен шли широкие лавки, одна из которых — высокая, со ступенькой. «Ага! На ней, наверное, парятся! Я в кинофильме каком-то видела, — догадалась она. — А как входишь в баню — предбанник, значит. Баба Люба так и сказала — возьми ведра в предбаннике».
На стене предбанника висела пара березовых веников, на скамье у стены стояли несколько тазов и старинные ведра из потемневшего оцинкованного железа. Сбоку от скамьи прибиты крюки для одежды.
Катя решительно схватила ведра и заторопилась к колонке.
Солнышко ласкало землю майскими нежаркими лучами. Над ярким ковром цветущих одуванчиков и в кустах распускающейся сирени жужжали пчелы.
Баба Люба с Сонечкой расположились на широком крыльце. Рядом деловито шныряла Шерри. Рядом, задрав хвост, шныряла Шерри. Дочка решила в маленьком детском ведерке сварить для куклы щи из одуванчиков. Пожилая женщина увлеченно объясняла ей порядок закладки ингредиентов.
«Старый что малый», — искоса поглядывала Катя на забавных «поваров», пробегая с ведрами к бане и обратно.
После десятого забега она возжелала сжечь баню собственноручно. Подгибались от усталости ноги, и ломили даже те мышцы тела, о существовании которых Катя и не подозревала. Страшную усталость и негодование она выразила заковыристой тирадой матерных слов. Правда, отойдя на почтительное расстояние от «поварского стана».
* * *
Катя сидела в бабы Любиной кухне за столом и рыдала. Делала она это упоенно, с подвыванием:
— У-у, старая карга, — ругала она бабу Любу, размазывая слезы по щекам. — Я думала, умру от напряга, а она еще и подгоняет! Обедать, видите ли, скоро, а вода еще не натаскана. И пол в бане облила — теперь грязно. А как же не разлить, если плещется!