Полковой инженер взял меня в саперную роту в качестве заштатного писаря и связного против воли Мильта. Старшину саперной роты Ивана Никифоровича Раздиваева прозвали Мильтом за то, что он до войны служил станичным милиционером. Это был пройдоха высшей марки, к тому же жуткий бабник и конокрад. Нашего ротного капитана Семыкина, который ему в сыновья годился, он так сумел опутать, что фактически всю власть забрал в свои руки.
Донской казак, он был "нутряным"антисемитом и к евреям относился с отвращением, словно к тарантулам. Однако, по его собственным словам, он умел с собой совладать, и чувства свои выражал весьма деликатно. Я, например, никогда от него не слышал слова "жид", а всегда - "ваша нация". Меня же он подчеркнуто величал товарищем Ларским…
- Я вашу нацию наскрозь вижу, - обычно заявлял Мильт. - Как воротишься в Москву-то опосля войны, небось сразу в правительство полезешь!
- Б...дь буду, не полезу, товарищ старшина! - божился я, но Мильт продолжал свое. Знал бы он, что я давным-давно побывал и в "наркомах" и в "правительствах", и все это уже пройденный этап моей жизни.
Поначалу старшина решил меня из роты выжить не мытьем, так катаньем. Помимо писарских обязанностей, он навалил на меня кухню, назначив помощником кашевара по части колки дров и чистки картошки. Он специально гонял меня по всяким хозяйственным делам, чтобы я не успевал выполнять задания инженера…
Сразу же он устроил мне подвох.
- Я вижу, товарищ Ларский, что вы человек боевой, хваткий, несмотря на то что в очках. Поэтому пойдете со мной на передовую и поведете навьюченную лошадь. Надеюсь, что вы с этой боевой задачей справитесь и обеспечите роту боеприпасами, - улыбаясь, сказал мне старшина.
В лошадях я довольно слабо разбирался и не усек, что вместо нашего смирного мерина он подсунул мне трофейную кобылу, панически боявшуюся взрывов. И уздечку дал совершенно ветхую.
Как только я спустился со злополучной кобылой в зону обстрела вражеской артиллерией, лошадь поднялась на дыбы и сбила меня с ног. Причем уздечка осталась у меня в руках, а обезумевшее от страха животное ускакало в распоряжение противника.
После этого ЧП состоялось откровенное объяснение со старшиной. Лил проливной дождь, и я в наказание за свой "проступок"мокрый, как цуцик, стоял на часах у палатки старшины, ожидая решения своей участи.
Старшина торжествовал. Обгрызая огромный мосол и время от времени прикладываясь к фляге со спиртным, он говорил мне из палатки, отбросив свою "вежливость”:
- Я вашу нацию наскрозь вижу! Я сказал, что ты себя не оправдаешь, вот и не оправдал… Сейчас капитан придет и в штрафную роту тебя прямым ходом отправит для удобрения колхозных полей. И так тебе, дураку, и надо – сидел бы уже в своем Ташкенте, где вся ваша нация от войны прячется. Только после войны до вашей нации доберемся, вы нам за все ответите…