Поредевшую сотни на три татарскую «кампфгруппу» мы пропустили вперед, затаившись в лесу, примыкающем практически вплотную к реке. После чего раскидали на льду чеснок, постаравшись углубить несколько десятков рогулек в и так уже размятый сотнями копыт снег, прикрывший лед… И когда лошади следующих в голове тумены всадников напоролись на чеснок, отчаянно заржав от боли, брыкаясь и изредка сбрасывая наездников, мы их срезнями и обстреляли-то с бережка! Выпустили сотни две стрел — считай, весь запас, переданный нам селянами, а после спешно отступили на лыжах в чащу, не дожидаясь ответа поганых…
Ельчане же, затаившись в засаде на высоком берегу у очередной линии рогаток, дождались передового отряда половцев и мокши. Те вновь отправили вперед пеший дозор — и ратники Твердислава Михайловича хладнокровно подпустили его к себе, а после изрубили несчастных. Затем ратники в два залпа выпустили в сгрудившихся на реке всадников сотню арбалетных болтов — с недостижимой для ворога дистанции в полтораста метров. Когда же татары попытались подобраться ближе к берегу, чтобы поквитаться, дружинники отступили, избегая потерь в ненужной для нас перестрелке…
Собственно, после первых трех схваток, сокративших дружину на семь десятков воев (потери ордынцев по нашим прикидкам исчисляются в не менее, чем шесть сотен!), мы приняли совместное решение перейти к тактике частых и внезапных, беспокоящих ударов, после которых следует незамедлительное отступление. Этому сопутствовали три фактора: несмотря на удачно проведенные бои и гораздо меньшие по сравнению с ворогом потери, наши было просто некем восполнить — и для дружины они были гораздо более чувствительными, чем для следующей в голове ордынцев тумены. Это во-первых. Во-вторых, банально подошел к концу запас стрел, заготовленных заранее, даже с учетом «боезопаса» выбывших воев и трофеев, собранных после первой схватки с мокшей. То, что нам заготавливали местные жители, хватало как раз на два-три, максимум четыре быстрых залпа — после чего в колчанах оставался лишь «неприкосновенный запас» из десятка «бронебойных». С болтами для самострелов ситуация была несколько иной — их запас тратился значительно медленнее, но и восполнить его по пути было в принципе негде. А потому тактика ельчан была неизменной — дождаться появления «камфгруппы» у очередной линии рогаток, да выпустить во врага строго два залпа с безопасного для себя расстояния.
И ходу.
Ну и наконец, в-третьих — это лесостепная местность, удобная для организации засад на реке и скрывающая наши передвижения на лыжах. Чем мы регулярно пользовались, пропуская вперед вражеские дозоры и ударные отряды, а после атакуя передовую тумену на марше. Кроме того, на пути врага за спиной ушедшей по реке камфгруппы мы рассыпали небольшое количество рогулек, что не добавляло врагу комфорта на марше — а за линиями рогаток и перед ними мы повадились регулярно топить лед. Фланги же заграждений, на наиболее удобных для прохода всадников участках прикрывали теперь не волчьими ямами (уже не успевали их выкопать), и не чесноком — его запас также обновлялся совершенно незначительными поступлениями. Нет, Кречет предложил гораздо более удобный вариант (вроде бы с подачи Ждана): ельчане копали множество небольших, узких ямок глубиной не более полуметра, заливали туда немного воды, чтобы края их заледенели — а после присыпали сверху мягким, пушистым снегом. В итоге противник поначалу такие ямки всерьез не воспринимал и не замечал — пока несколько лошадей не сломали в них ноги! Правда, вскоре поганые научились гораздо более внимательно смотреть под копыта своих скакунов, да щупами проверять снег над возможными полыньями — но и это ведь также их замедляло!