Не дожидаясь, когда подогретые Ерусланом люди кинутся на нас с палками да кулаками, на что бродник наверняка ответит — пусть не саблей, а плетью (дав повод нахмурившимся Пронским дружинникам атаковать сторожу!) — я энергично поддал пятками бока Буяна, посылая его вперед. Одновременно с тем ножны покинула подаренная Михаилом Всеволодовичем булатная сабля, и люди испуганно подались назад — а я дико закричал:
— Вот! Вот дар княжича мне за советы разумные по укреплению Пронска! То было при дружиннике меня оклеветавшем, и зависть его взяла черная! Потому-то он меня и оболгал — сгубить хочет, а саблю булатную с самоцветами себе забрать! Кликайте же сюда княжну Ростиславу, пусть она свое слово скажет — ибо княжна все своими глазами видела, все слышала! Нет обмана в моих словах — правду говорю я про татар!
Люди, удивленные моими словами, заозирались, с любопытством и неподдельным интересом рассматривая теперь уже Еруслана. А что, моя версия вполне логична и обыденна, и понятна всем окружающим! Зависть — чувство древнее, знакомое людям по всей земле. Разыгравшаяся же на глазах жителей погоста сцена им точно интересна — бабы ведь собрались в основном, а какие у них тут развлечения? Песни, танцы, да сплетни! А тут вдруг целое представление в лицах!
Дружинник, побагровевший от гнева и возмущения (кстати, какого-то неестественного, с сабелькой-то видать в точку попал!), дико возопил:
— То ложь! Лжет бродник подлый!!! Да я тебя за поклеп…
Но на последних его словах я, и так уже заведенный до предела, буквально взорвался:
— Что?! Что ты сделаешь, пес паршивый?! Крови моей хочешь?! Так возьми — в схватке честной, один на один! И пусть Господь рассудит, кто правду речет, а кто лжет! Божий суд!!!
С этими словами я соскочил с коня, сняв с седла среднего размера овальный щит. При этом все собравшиеся у церковки люди как кажется, затаили дыхание от изумления и предвкушения — началось самое интересное! Вперед, правда, подался молчавший до того батюшка — видно, ранее сказать ему было нечего, да и разборки между ратниками духовенства вроде не касаются. Но, очевидно, не касаются до момента смертоубийства, да еще и с отсылкой на Бога — притом, что Господь никогда о подобных «судах» ничего не говорил! Однако прежде, чем священник сумел бы вмешаться, Еруслан громогласно заявил:
— Принимаю! Пусть Бог нас рассудит! Разве что честно ли нам биться, когда в твоих руках булатный клинок?
Смерив с ног до головы презрительным взглядом старшего дружинника, я едко заметил:
— А разве честно было лгать обо мне?! Впрочем, пусть будет по-твоему!