− Я и теперь так считаю.
− Ты врала мне, врала.
− А ты врал мне! Ты мне врал! Ты изменился за это год, Антоша!
− Никогда в жизни я тебе не врал! Я изменился, ок. Изменишься тут. А ты не изменилась? По-прежнему на ставке стукача?
− Подрабатываю, − зло ответила она. – Лучше, чем унитазы драить.
− Ты и телефон тогда на лавке специально оставила. Это было всё подстроено уже тогда, этот детектив, он сидит в нотариальной конторе, его наняли, как и тебя. У вас всё давно подстроено!
− Ты рехнулся, Антоний! Ты с ума сошёл! – Тоня посмотрела на меня жалостливо. – я тебе предлагала: переезжай в Москву. Поступишь в аспирантуру… Давай уедем в Петербург. Там прекрасный институт, я узнавала, и комнату снимать дешевле. Я брошу универ!
− И жить мы будем на мою зарплату аспиранта?
− Я буду драить, натирать полы. Уборка везде требуется, у меня хорошие рекомендации.
− И подрабатывать тайником, Тоня, да?
− Тоже деньги.
− Всё, Тоня, прощай. – Я развернулся и быстро пошёл по горке к веранде и не оборачивался.
− Знай! Ты возвращаешься не к друзьям! − крикнула она мне дурным бабским голосом
У меня снесло крышу – она была права, за последние полчаса я разочаровался и в ней, и в них. Я чувствовал: что-то должно произойти плохое, и злился от этого ещё больше. Я вернулся, догнал её, уходящую, развернул к себе, схватил за футболку (ветровку она несла в руке), за грудки, я её кажется приподнял над землёй, но и новая ветхая Тонина одежонка предательски трещала по всем швам в буквальном смысле.
− Значит, не к друзьям, да?
Она молчала, она испугалась.
− Ты хочешь, чтобы я стал как ты. Без друзей и общения? Ты принимаешь желаемое за действительное. Ты напридумывала себе будущее, которое тебе хочется видеть! Вот в чём дело!
Она процедила сквозь зубы с такой ненавистью, будто я хотел её распять:
− Савва твой подохнет! А Дану передай: пусть покупает новое помещение, без подвала − на инвалидной коляске в подвал не судьба…
− Дура ты, – покрутил я у виска. − Идиотка. Ничего святого.
− Ты больно святой! Стащил айфон с лавки, а теперь ему это подстроили. Лечись, чучело.
Я отвернулся и побежал к ресторану – крыть было нечем, тыкнула она не в бровь, а в глаз. Я ни разу не обернулся, но чувствовал на спине её неподвижный взгляд ненависти.
Савва с Даном пили чай с отходами кенди-бара. Отходы – это не объедки, объедки собирали уборщицы. Отходами же называли остатки крема, обрезки бисквита, дырявые пустышки-эклеры – некондишн. Чем хороша кондитерка − по-любому брак в выпечке есть, он заложен в смету. А если сгорит шницель, то Жорыч штрафовал повара. Выпечка вообще не от мира сего. Это из мира фей – впрочем, я в тот момент, по всей видимости, не отошёл от тематического детского праздника… я сразу схватил эклер, я их обожал, их заказывали на праздники достаточно часто, пекли помногу, и, чем больше заказ, тем больше брака.