Тайный покупатель (Гуревич) - страница 235

Я стал какой-то бездушный. Даже мысль о смерти перестала пугать меня. Из ночи в ночь – для меня теперь ночь не кончалась и не начиналась – прокручивал прошлую жизнь, особенно последний день, вечер. Всё плотно, насыщено событиями до предела – утренник в ресторане, наш обед, поездка. Я постоянно думал о Тоне. Она говорила, что мои друзья – колясочник и покойник. Я припомнил её выражение лица за столом, когда она смотрела на Савву. Наверное, она его просто не увидела, пустое место вместо Саввы. А Дана увидела. Но я так и не мог понять, какая картинка явилась Тоне − он что: сидел в инвалидной коляске за столом?

Видел я лучше и лучше, меня возили на разнообразные процедуры, клали в какие-то ванны, делали гидромассажи и массажи, я даже плавал с Антонио в бассейне, через день он возил меня на такси к остеопату. Когда не видишь, а потом начинаешь всё чётче и чётче различать силуэты – это как в фильме, где проявляются плёнки и печатаются фотографии, постепенно на бумаге возникает изображение. Пока я был с Антонио в Москве, мама училась в автошколе, ходила с адвокатом на слушания. Антонио в ноябре уехал – он не мог больше оставаться, из-за меня он забросил дела, здесь он на меня потратил целое состояние, но это было крохой по сравнению с тем, сколько он потерял в Милане. Мама успокоила, сказала, что нищета нам не грозит.

Во время суда я уже начинал видеть чётко, как и обещали врачи, но скрывал. Суды шли до конца ноября, их было три. На втором суде произошло моё окончательное прозрение. Именно тогда я понял, что имел в виду адвокат − быть слепым, да и глухим, вообще по жизни выгодно и удобно, полезнее для нервов. Я считался обвиняемым и мама меня провожала в «клетку». Но решётки не было, это был загончик со стёклами. Рядом со мной, но за клеткой, как поводырь имела право сидеть мама, и адвокат совсем рядом сидел, за столом. Он ко мне подходил. Сначала-то с непривычки на ощупь всё, я ещё нервничал сильно. На первом заседании суда всё какая-то муть читалась обвинением, я очень устал. Во второй день вкатили Дана – скрипы и шуршания коляски, от волнения я перестал видеть вообще. Когда Дан давал показания, мне прям горло перехватило от возмущения. Дан всё врал. Всё! Получалось, что я предложил ехать, что я уговорил его, я был за рулём. В общем, топил меня Дан по полной. Я злился, злился, у меня потекли слёзы от возмущения, я часто плакал после аварии, я как старик, как мой дедушка перед смертью, жалел себя, исключительно и только себя, все три месяца только себя. В какой-то момент я поднял глаза и увидел Дана в коляске: вспышка, что-то щёлкнуло в затылке, может я сделал какое-то резкое движение. Закололо в шее, потом стало жечь голову – будто пулю всадили в череп. И я увидел тёмное стекло и через него – Дана в коляске. Нечётко, но всё-таки увидел. При искусственном освещении, а не напротив окна! Я помнил, что сказал адвокат и виду не подал, я не сказал даже маме, у меня тут же, в этой клетке созрел небольшой план. Я и дальше притворялся абсолютно слепым. Зрение моё прогрессировало, я видел всё лучше и лучше, на третьем суде, я изучал слушателей, они как-то прыгали перед глазами. Затемнённое стекло скрывало меня от всех. Заседания проходили в таком полузакрытом режиме, в городе почти никто не знал о них. Мирошев, хоть и маленький город, но в нём – областная пересылочная тюрьма с незапамятных времён, и в суде постоянно слушаются дела, даже федерального уровня, суд у нас работает денно и нощно и, как правило, в закрытом режиме, − жизнь суда если не табу в нашем городе, то близко – моветон об этом говорить. Когда мэра убили, так информация просочилась спустя месяц, а тут – всего-то авария в пригороде. Все уже сидели и ждали судью, мне показалось, что у входа в зал, там где стоят гвардейцы, маячит Владимир. Он огляделся, он искал кого-то, подошёл к отцу Саввы, пожал ему руку, поговорил и в прямом смысле откланялся. У Владимира руки в тату, я видел их как тёмно-серыми, он всегда ходит в светлых футболках, даже зимой на улице. Остальные торсы в зале были в одном тоне – у всех же, кроме Владимира, рукава длинные. Это точно был он, деловой, спокойный, смотреть на мою клетку он избегал. Жорыч похудел в два, даже в три раза − другой человек, убитый горем и озлобленный… Отец Саввы испепелял меня взглядом, я скорее не видел, а чувствовал. Больно и в прямом, и в переносном смысле было смотреть на мать Саввы, затюканная и убитая горем женщина, чего не скажешь о его мачехе (я узнал её по блеску бриллиантов) − Николь Николаевна обнимала сына, мальчика лет тринадцати, и (мне показалось!) совсем не выглядела расстроенной. Я наблюдал из своей «норы» Дана, его отца и его маму. Мама Дана не производила впечатление человека, который боится выходить на улицу, боится общества − может быть горе из-за парализации Дана на неё так полярно подействовало, привела в норму. На суд пришла и Лиза, девушка Дана. Она давала показания ещё в первый день. Я поражался лживости и лицемерию всей этой судейской вакханалии, буквально все врали, и Лиза чуть ли не больше всех, врала и обо мне, всё врала, всё было не так. Я был слепышём, но пелена спала с моих глаз. Водитель машины, с которым мы столкнулись, утверждал, что не знал, что фары у него не рабочие, он ехал из ремонта, где починили всё и всё работало, а на дороге вдруг перестали фары светить. Адвокат представил документы из сервиса, где водителю всё чинили. Меня допросили ещё во время второго суда, очень коротко, в основном отвечал адвокат, называя страницы дела, куда вложены справки. Я дал свои сто раз повторенные показания, что за рулём был я не долго, только сел. Мой адвокат же строил защиту на стрессовом состоянии… По ходу суда я понял, что меня держат вроде как за поехавшего крышей инвалида, адвокат утверждал, что я инвалид первой группы по общему заболеванию, хотя инвалидная комиссия на днях дала мне вторую, а теперь, когда я начал видеть, я был уверен, что через год инвалидность снимут. В итоге мне дали два года условно, присудили выплатить ущерб потерпевшим, и Николаю Георгиевичу я тоже должен был выплатить ущёрб, я так и не понял моральный, или материальный. Я думал: как я после всего буду жить с Даном? Он, кстати, нервничал всё последнее заседание, постоянно глазел на меня. Хорошо, что семья Саввы переедет – об этом заявил на суде сам Жорыч, он объяснил, что оставаться после произошедшего просто невозможно.