Я предложил сотрудникам, кто не хочет уйти, искать дополнительный заработок. И тоже подумывал уйти в какое-нибудь новое зарождающееся бюрократическое министерство. Пусть там то канцелярское бездушие, от которого бежал в молодости, но там есть дело, за которое я мог бы отвечать. Там есть свои радости чиновника. Безопасно, не надо отвечать ни перед кем, кроме главного наверху, а сотрудники, с надежными зарплатами, исполнительны, и никаких забот. А что до нравственности – это иллюзия молодости. Придется жить, как стоики-герои Хэма.
Бр-р-р… Эта было бы поперек меня.
Удерживало странное чувство кровной близости – в среде моих друзей, да и приобретенных наивных друзей в наших отделениях в провинции, на Дальнем Востоке.
У жены какое-то беспокойство, постоянное нетерпение. Разговоры, слова ее не удовлетворяли.
Я не посвящал ее в мое состояние, но она догадывалась.
– Кончай со своей работой! Подруга подыскала тебе место учителя.
– Какой из меня учитель? – отшучивался я.
Покончила с собой, закрывшись в гараже с работающим автомобилем, фронтовая поэтесса Юлия Друнина. Потеряла не только материк фронтового, истинного душе, но и память о нем. Все ее стихи были тоской о подлинной жизни.
Повесился посвятивший себя служению старой системе маршал Ахромеев, не видящий выхода для себя. Какая трагедия окостеневшего в вере в порядок, разрушенный новым временем! Во мне не было отчуждения к нему, а только непонятная скорбь.
Застрелился глава МВД Пуго, выбросился из окна Управделами ЦК КПСС Кручина, – по другой причине, может быть, в ожидании расстрела.
Неожиданно умер сосед по даче Веня Лебедев, жаждавший реванша. Меня горестно кольнуло – почему так подействовала эта смерть всегда возившегося в автомобиле технаря? Словно потерял «своего» человека. Значит, эмпатия не зависит от идеологии?
Мне приснилось, потерял тепло родного и близкого вокруг. Не стало у меня чистых отношений, настоящих друзей и помощников. Все – на полу-лжи. И жалко было, что отнимут некие блага.
Всегда знал, что в любимой профессии нужна единственная цель, «дольше жизни», как говорил академик Петлянов, ради чего можно отдать все. Колокольные выси, гоголевский взлет «огнедышащего слова», «так, что содрогнется человек от проснувшихся железных сил своих»…
Но прежняя страсть отошла, а конкретный путь достижения цели так и остался неясным. Потускнело яркое чувство – для чего родился, то, чем и нѐ жил. То есть, оно есть, но в повседневности исчезло, и сам не чувствовал тепла ни к кому, кроме родных и оставшихся друзей и соратников. Неужели из меня вынуто единственно близкое – и сталось лишь жить для тела, поддержания себя, пока не умру? Не верю! Во мне осталось детское чувство чего-то близкого, устойчивого вне времени. Только надо вспомнить, вообразить тот слепящий океан детства, хотя уже труднее преображаться.