Когда проснулся, в окне слепил весенний свет.
Сразу ощутил – в моем разрушенном романтизме всегда была надежда. Что это за надежда? Наверно, все-таки та родина, что изначально в душе людей, та сила, которую никто не замечает. «Есть родина – пан, нет родины – пропал», – говорил Есенин. То, ради чего родился, чтобы оттуда судить нашу несчастную страну. Если она не останется – зачем тогда жизнь? Вот что страшно.
Взял со столика сборник стихов В. Соколова. Вот она, последняя надежда:
Ведь родина не только эти дали
И эта высь. Она ведь, между тем,
То место на планете, где нас ждали,
Когда еще нас не было совсем.
Прочитал статью Чингиза Айтматова, вздохнувшего облегченно: распад СССР стал сравнительно безболезненным из-за буфера перестройки. А мог бы высвободить разрушительные силы. Другие объединения распадались страшно (Индия, Пакистан, Бангладеш, Шри-Ланка, Британская империя). Везде была кровь! Живые истолковывают мертвых, хоронят с почетом: погиб за дело… Но смысла жизни без самой жизни быть не может. Мертвые, может быть, отказались бы от своего фанатизма, идей, ибо идеи ничто перед жизнью.
А вот статья советского политолога-эмигранта была примирительной. На смену внешнеэкономического принуждения должно стать экономическое (капитализм). Смысл: разделить общее имущество между членами номенклатуры. Она хочет менять власть на собственность. Смысл перестройки – превратить номенклатурный социализм в номенклатурный капитализм. Капитализм – не лучший строй. Но он им нужен, и не мешайте им обогащаться, – это все же лучше. Капитализм – это более нормально.
Вот оно! Мне тоже так казалось: результаты моей «черной» работы (если они есть) достанутся не нам, а кому-то, кто держит узды правления. А может, это я какой-то миг держал руль мощного общественного движения, желая со временем вырасти в руководителя, авторитетного перед моими сослуживцами? Недаром считал их «совками», разучившимися работать и уповающими на высшую силу, и хотелось изменить их твердой рукой.
____
Раньше слово у нас настолько уважалось, что за него сажали, убивали. «Нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово!" (Гоголь).
Слишком острый предмет – правда. Видеть ее ясно означает жить в обостренном мире, где надо решаться идти на определенный выбор, брать ответственность, любить и ненавидеть.
Вакханалия споров заканчивается. Уходит мир, оторвавшийся от реальности, в его вербальном существовании, идущим от слова. С его словами – грандиозной мистификацией – для самосохранения. Они такой большой роли не играют, – перед наступающей катастрофой. Беспрерывное трещание языком по всей планете – наверно, звучит в космосе, как птичий гомон. Сейчас уже не надо закавычивать цитаты. Отказываясь от слов, разрушается словесная ткань, как в «рок-культуре».