Я захлебнулся от негодования, не найдя, что ответить. Казалось, это типичные «совки», порожденные советской системой, неприспособленные к самостоятельным действиям, перекладывающие ответственность за дело и даже за свою жизнь на шефа или кого-то свыше.
– Хорошо рассуждать тем, кто размышляет, сидя в стороне. А каково тем, кто отвечает за общее дело?
– Человек сложен. Искры высекаются в точке приложения сил. Где ты видишь общее дело?
– Можешь проявить себя в другом месте.
– Буржуи – эксплоататоры! – неопределенно бурчал Павел Григорьевич. – Кто не работает, тот не ест.
Они не понимают, что слова Иисуса: «Кто не работает, да не ест» о предосудительности праздности, обо всех иждивенцах, а не призыв к дележу. От Христа ждали другого – уютной жизни на началах социальной справедливости в перекраивании пирога, потворства предрассудкам. А он обращался к «употребляющим усилие» для восхищения Царствия небесного. Это не могло уместиться в убогие рамки земных «справедливых» социальных порядков.
Это странные люди, – удивлялся я. – Живут своей жизнью – дружной семьей, влюбленностями, неопределенными мечтаниями жить счастливо и богато. Почему здесь я злюсь на них?
Отчего не хотят моего уважения, сидят тут, как будто из другого мира пришли? Почему я общаюсь таким образом с ними?
У сотрудников есть все черты народной массы: расхлябанность в виду бескрайних просторов, неспешность и даже лень, упование на кого-то свыше, семейный эгоизм. Мне казалось, что в моих сотрудниках – матрица тысячелетнего устоявшегося характера народа.
Только намного позже я смягчился: все гораздо глубже – проблема в том, что люди находятся как бы на разных этажах реальности, и в ментальности. Перестройка может поменять поверхностные «надстройки», по Марксу, но сам базис остается, слежался в веках. Революции, меняющиеся идеи – это надстройки. Говорят: вот прогрессивные идеи, давайте построим правовое общество, устроим систему разделения властей, работающее самоуправление. И все сразу: давайте! А через десяток лет становится ясно, что все новые идеи отживают, а старые остаются.
Я не мог тащить все на себе, и пришлось мне, не умеющему быть жестоким, стать решительным. Они не любят правды о себе, и сами обвиняют меня в чем-то странном – во лжи и скупости. Я страдал: не сумел приучить их к самостоятельности и ответственности, чтобы и они мучились делом, как и я. Это невозможно с теми, кто не приучен задумываться, пренебрегает собой и не способен всерьез относиться ни к чему. Я обзывал их хромофагами – пожирателями времени.